V. 8. ООѴКВЮЮТГ РЕШТШО ОВПСВ; ІМв (ІІЭ55 Воок -УШИ СОИССИ»!» РизсНкіп: Еидеп Опадіп. ЕВГБНІЙ ОНѢГИНЪ. ч РОМАНЪ ВЪ СТІІХАХЪ А. ПУШКИНА. ТРЕТЬЕ ИЗ ДАНТЕ. БЕРЛТШЪ 1874. В. ВЕНК'8 ВІІСННАЪтОЫЛ\та. (Е. ВОСК.) 27. Ппіег (Іеп Ілпсіеп. йХи, йЛи*й ЪЛЪС "! **- I/ ЕВГЕНІИ ОНѢГИНЪ. РОМАНЪ ВЪ СТИХАХЪ А. ПУШКИНА. ТРЕТЬЕ ИЗДАНІЕ. БЕРЛІШЪ 1874. В. ВЕНВ'8 ВІІСННАХБЫШ&. (Е. ВОСК.) 27. Ипіег сіеп Ілпсіеп. яс-адзі 0> ЕВГЁИІИ ѲНѢГИНЪ. РОМАНЪ ВЪ СТИХАХЪ. *« ЕВГЕШИ ОНѢГЙНЪ. Реігі (1е ѵапііе іі аѵаіі епсоге ріиз сіе сеііе ейрёее сГогдиеіІ, ^ш іаіі аѵоиег аѵес 1а тёте іпсШГё- гепсе Іез Ъоппез согате Іез таи- ѵаізеі? асііои?, виііе сГип зепііэкчіі сіс вирёгіогііё, реиі ёіге іта§іцаіге. Тігё (Ѵѵпс Шіге раПісиПеге. ПЕТРУ АЛЕКСАНДРОВИЧУ ПЛЕТНЕВУ. Не мысля гордый свѣшъ забавить. Вниманье дружбы возлюбя, Хотѣлъ бы я тебѣ представить Залогъ достойнѣе тебя, Достойнѣе души прекрасной, Святой исполненной мечты, Поэзги живой и ясной, Высоких* Ьумъ и простоты; б Но такъ и быть — рукой пристрастной Прими собрате пестрыхъ главъ, Полусмѣшныхъ, п олуп в чальныхъ, Простонародных*, идеальных?,, Небрежный плодъ моихъ забавъ, ІБезсонницъ, легкихъ вдохновенгщ Незріьлыхъ и увядшгіхъ лѣтъ, Ума холодныхъ наблюдений И сердца горесттіхъ замѣтъ. ГЛАВА ПЕРВАЯ. Л жить то^щится, и чув- ствовать сптышѵтъ. К Няземскш. I. „Мой дядя самыхъ честныхъ правилъ, Когда не въ шутку занемогъ; Онъ уважать себя заставить, Ж лучше выдумать не могъ : Его примѣръ — другимъ наука; Но, Боже мой, какая скука Съ больньвіъ сидѣть и день и ночь, Не отходя ни шагу прочь! Какое низкое коварство Полуживаго забавлять, Ему подушки поправлять, Печально подносить лекарство, Вздыхать и думать про себя: Когда же чортъ возъметъ тебя!^ II Такъ думалъ молодой повѣса, Летя въ пыли на почтовыхъ, Всевышней волею Зевеса Наслѣдникъ всѣхъ своихъ родныхъ, Друзья Людмилы и Руслана! Съ героемъ моего романа, Безъ предисловие сей же*часъ, Позвольте познакомить васъ: Онѣгинъ, добрый мой пріятель, Родился на брегахъ Невы, Гдѣ, можетъ быть, родились вы, Или блистали, мой читатель! Тамъ нѣкогда гулялъ и я: Но вреденъ сѣверъ для меня. III. Служивъ отлично благородно, Долгами жилъ его отецъ, Давалъ три бала ежегодно, И промотался наконецъ. Судьба Евгенія хранила: Сперва тасіаше за нимъ ходила, Потомгь шопзіеиг ее смѣнилъ. Ребенокъ былъ рѣзовъ, но мшгь. Мопзіеиг ГАЪЬё, Французъ убогой, Чтобъ не измучилось дитя, 9 Учшгь его всему шутя, Не докучалъ моралью строгой, Слегка за шалости бранилъ, Ж въ Лѣтній садъ гулять водилъ. IV. Когда же юности мятежной Пришла Евгенію пора, Пора надеждъ и грусти пѣжной, Моп8Іеиг прогнали со двора. • Вотъ мой Онѣгинъ на свободѣ; Остриженъ по послѣдней модѣ; Какъ йапсіу Лондонскій одѣтъ, И наконецъ увидѣлъ свѣтъ. Онъ по-Французски совершенно Могъ изъясняться и ішсалъ. Легко мазурку танцовалъ И кланялся непринужденно : Чего жъ вамъ больше? Свѣтъ рѣшилъ, Что онъ уменъ и очень милъ. V. Мы всѣ учились понемногу. Чему нибудь и какъ пибудь, Такъ воспитаньемъ, слава Богу, У насъ немудрено блеснуть. Онѣгинъ былъ, по мнѣнью мпогихъ (Судей рѣшителыіыхъ и строгихъ), _ 10 — Ученый малый, но педантъ: Имѣлъ онъ счастливый талантъ, Безъ принужденъя въ разговорѣ, Коснуться до всего слегка; 0ъ ученымъ видомъ знатока Хранить молчанье въ важномъ спорѣ, Ж возбуждать улыбку дамъ Огнемъ нежданыхъ эпиграмъ. VI. Латынь изъ моды вышла нынѣ: Такъ, если правду вамъ сказать, Онъ зналъ довольно по-латынѣ, Чтобъ эпиграфы разбирать, Потолковать объ Ювеналѣ, Въ концѣ письма поставить ѵаіе, Да помнилъ, хоть не безъ грѣха; Изъ Энеиды два стиха. Онъ рыться не имѣлъ охоты Въ хронологической пыли Бытописанія земли; Но дней минувшихъ анекдоты, Отъ Ромула до нашихъ дней^ Хранилъ онъ въ памяти своей. VII. Высокой страсти не имѣя Для звуковъ жизни не щадить, — 11 — Не могъ онъ ямба отъ хорея, Какъ мы ни бились, отличить; Бранилъ Гомера, Ѳеокрита; За то читалъ Адама Смита, И былъ глубокій экономъ, То есть, умѣлъ судить о томъ, Какъ государство богатѣетъ, И чѣмъ живетъ, и почему Не нужно золота ему, Когда простой продуктъ имѣетъ. Отецъ понять его не могъ, И земли от давал ъ въ залогъ. ѴЦІ. Всего, что зналъ еще Евгеній, Пересказать мнѣ недосугъ; Но въ чемъ онъ истинный былъ геній, Что зналъ онъ тверже всѣхъ наукъ, Что было для него измлада И трудъ, и мука, и отрада, Что занимало цѣлый день Его тоскующую лѣнь, — Была наука страсти нѣжной, Которую воспѣлъ Назоиъ, За что страдальцемъ кончилъ онъ Свой вѣкъ блестящій и мятежной Бъ Молдавіи, въ глуши степей, Вдали йталіи своей. — 12 IX. X. Какъ рано могъ онъ лицемѣрить, Таить надежду, ревновать, Разувѣрять, заставить вѣрить, Казаться мрачнымъ, изнывать, Являться гордымъ и послушнымъ, Внимательнымъ, иль равнодушнымъ ! Какъ томно былъ онъ молчаливъ, Какъ пламенно краснорѣчивъ, Въ сердечныхъ письмахъ какъ небреженъ! Однимъ дыша, одно любя, Какъ онъ умѣлъ забыть себя! Какъ взоръ его былъ быстръ и нѣженъ, Стыдливъ и дерзокъ, а порой Блисталъ послушною слезой ! XI. Какъ онъ умѣлъ казаться повымъ, Шутя невинность изумлять, Пугать отчаяньемъ готовымъ, Пріятной лестью забавлять, — 13 — Ловить минуту умиленья, Невинныхъ лѣтъ предубѣжденья Умомъ и страстью побѣждать, Невольной ласки ожидать. Молить и требовать признанья, Послушать сердца первый звукъ, Преслѣдовать любовь — и вдрдгъ Добиться тайнаго свиданья, И послѣ, ей наединѣ Давать уроки въ тишинѣ ! XII. Какъ рано могъ ужъ онъ тревожить Сердца кокетокъ записныхъ! Когда жъ хотѣлось уничтожить Ему соперниковъ своихъ, Какъ онъ язвительно злословилъ! Какія сѣти имъ готовилъ! Но вы, блаженные мужья, Съ нимъ оставались вы друзья: Его ласкалъ супругъ лукавый, Фобласа давній ученикъ, И недовѣрчивый старикъ, И рогоносецъ величавый, Всегда довольный самъ собой, Своимъ обѣдомъ и женой. — 14 — XIII. XIV. XV. Бывало, онъ еще въ цостелѣ, Къ нему записочки несутъ. Что? приглашены! г Еъ самомъ дѣлѣ, Три дома на вечеръ зовутъ: Тамъ будетъ балъ, тамъ дѣтскій ираздиикъ. Куда жъ поскачетъ мой проказникъ? Съ кого начнетъ онъ? Все тсавно, Бездѣ поспѣть немудрено. Покамѣстъ въ утреннемъ уборѣ, Надѣвъ широкій боливаръ, Онѣгинъ ѣдетъ на бульваръ, И тамъ гуляетъ па просторѣ, Пока недремлющій брегетъ Не прозвонитъ ему обѣдъ. XVI. Ужъ темно; въ санки онъ садится; „Поди! поди!" раздался крикъ; Морозной пылью серебрится Его бобровый воротнпкъ. 15 Къ Таіоп помчался: онъ увѣренъ, Что тамъ ужъ ждетъ его***; Вошелъ, и пробка въ потолокъ. "Вина кометы брызпулъ токъ, Предъ нимъ гоазЫэееі окровавленный, И трюФли, роскошь юныхъ лѣтъ, Французской кухни лучшій цвѣтъ, II Страсбурга пирогъ нетлѣнный Межъ сыромъ Лимбургскимъ живывгъ И ананасомъ золотымъ. XVII. Еще бокаловъ жажда цроситъ Залить горячій жиръ котлетъ; Но звонъ брегета имъ доноситъ, Что новый начался балетъ. Театра злой законодатель. Непостоянный обожатель Очаровательныхъ актрисъ. Почетный гражданинъ кулисъ, Онѣгинъ полетѣлъ къ театру, Гдѣ каждый, критикой дыша, Готовъ охлопать епігеспаі;, Обшикать Федру, Клеопатру, Моину вызвать — для того, Чтобъ только слышали его. XVIII. Волшебный край! Тамъ, въ стары годы, Сатиры смѣлой властелина 16 Блисталъ Фонвизину другъ свободы, Ж переимчивый Княжншгь; Тамъ Озеровъ невольны дани Народныхъ слезъ, рукоплесканій Съ младой Семеновой дѣлилъ; Тамъ нашъ Катенинъ воскресилъ Корыеля геній величавой; Тамъ вывелъ колкій Шаховской Своихъ комедій шумный рой; Тамъ и Дидло вѣнчался славой; Тамъ, тамъ, подъ сѣнію кулисъ, Младые дни мои неслись. XIX. Мои богини! Что вы? гдѣ вы? Внемлите мой печальный гласъ: Все тѣже ль вы? другія ль дѣвы, Смѣнивъ, не замѣнили васъ? Услышу ль вновь я ваши хоры? Узрю ли Русской Терпсихоры Душой исполненный полетъ? Иль взоръ унылый не найдетъ Знакомыхъ лицъ на сценѣ скучной, И, устремивъ на чуждый свѣтъ Разочарованный лорнетъ, Веселья зритель равнодушной, Безмолвно буду я зѣвать И о быломъ воспоминать? 17 XX. Театръ ужъ полонъ; ложи блещутъ; Партеръ и кресла, все кипитъ; Въ райкѣ нетерпѣливо нлещутъ, И, взвившись, занавѣсъ шумитъ. Блистательна, полу воздушна, Смычку волшебному послушна, Толпою нимфъ окружена, Стоитъ Истомина; она, Одной ногой касаясь пола, Другою медленно кружитъ, II вдругъ прыжокъ, и вдругъ летитъ, Летитъ, какъ пухъ отъ устъ Эола; То станъ совьетъ, то разовьетъ, II быстрой ножкой ножку бьетъ. XXI. Все хлопаетъ. Онѣгинъ входитъ; Идетъ межъ креселъ по ногамъ, Двойной лорнетъ скослсь наводитъ На ложи незнакомыхъ дамъ; Всѣ ярусы окинувъ взоромъ, Все видѣлъ: лицами, уборомъ Ужасно недоволенъ онъ; Съ мужчинами со всѣхъ сторонъ Раскланялся; потомъ на сцену Въ болыномъ разсѣяньи взгляну лъ, 2 — 18 — Отворотился и зѣвнулъ, И молвилъ: „всѣхъ пора на смѣну; Балеты долго я терпѣлъ, Но и Дидло мнѣ надоѣлъ". XXII. Еще амуры, черти, змѣи На сценѣ скачутъ и шумятъ; Еще усталые лакеи На шубахъ у подъѣзда спятъ; Еще не перестали топать, Сморкаться, кашлять, шикать, хлопать; Еще снаружи и внутри Вездѣ блистаютъ Фонари ; Еще прозябнувъ бьются кони, Наскуча упряжью своей, И кучера вокругъ огней Бранятъ господъ — и бьютъ въ ладони, А ужъ Онѣгинъ вышелъ вонъ I Домой одѣться ѣдетъ онъ. XXIII. Изображу-ль въ картинѣ вѣрной Уединенный кабинета, Гдѣ модъ воспитанникъ примѣрпой Одѣтъ, раздѣтъ и вновь одѣтъ? Все, чѣмъ для прихоти обильной, — 19 — Торгуетъ Лондонъ щепетильной, И по Балтическимъ волнамъ За лѣсъ н сало возитъ намъ, Все, что въ Парижѣ вкусъ голодной, Полезный промыселъ избравъ, Изобрѣтаетъ для забавъ, Для роскоши, для нѣги модной, — Все украшало кабинетъ Философа въ осьмнадцать лѣтъ. XXIV. Янтарь на трубкахъ Цареграда, ФарФоръ и бронза на столѣ, И, чувствъ изнѣженныхъ отрада, Духи въ граненомъ хрусталѣ; Гребенки, пилочки стальныя, Прямыя ножницы, крпвыя, II щетки тридцати родовъ, II для ногтей, и для зубовъ. Руссо (замѣчу мимоходомъ) Не могъ понять, какъ важный Гриммъ Смѣлъ чистить ногти передъ нимъ, Краснорѣчивымъ сумасбродомъ ? Защитникъ вольности и правъ Въ семъ случаѣ совсѣмъ неправъ. XXV. Быть можно дѣльнымъ человѣкомъ И думать о красѣ ногтей: 20 Къ чему безплодно спорить съ вѣкомъ? Обычай — деспотъ межъ людей. Второй ***9 мой Евгеній, Боясь ревнивыхъ осужденій, Въ своей одеждѣ былъ педантъ II то, что мы назвали Франтъ. Оігь три часа, по крайней мѣрѣ, Предъ зеркалами проводилъ, И изъ уборной выходилъ Подобный вѣтреиой Венерѣ, Когда, надѣвъ мужской нарядъ, Богиня ѣдетъ въ маскарадъ. XXVI. Въ послѣднемъ вкусѣ туалетомъ Занявъ вашъ любопытный взглядъ, Я могъ бы предъ ученымъ свѣтомъ Здѣсь описать его нарядъ; Конечно бъ это было смѣло, Описывать мое же дѣло; Но панталоны, фракъ, жилетъ, Всѣхъ этихъ словъ на Русскомъ нѣтъ. А вижу я, винюсь предъ вами, тІто ужъ и такъ мой бѣдный слогъ Пестрѣть гораздо меньше бъ могъ Иноплеменными словами, Хоть и заглядывалъ я встарь Въ Академическій Словарь. 21 XXVII. У насъ теперь не то въ предметѣ. Мы лучше поспѣшимъ на балъ, РСуда стремглавъ въ ямской каретѣ Ужъ мой Онѣгинъ поскакалъ. Передъ померкшими домами, Вдоль сонной улицы, рядами Двойные Фонари каретъ Веселый изливаютъ свѣтъ II радуги на снѣгъ наводятъ; Усѣянъ плошками кругомъ, Блеститъ великолѣппый домъ; По цѣльнымъ окнамъ тѣни ходятъ, Мелькаютъ профили головъ II дамъ, и модныхъ чудаковъ. XXVIII. Вотъ нашъ герой подъѣхалъ къ сѣняэгь; Швейцара мимо онъ стрѣлой Взлетѣлъ по мраморнымъ ступеньямъ, Расправилъ волосы рукой, Вошелъ. Полна народу зала; Музыка ужъ гремѣть устала; Толпа мазуркой занята; Кругомъ и шумъ и тѣснота; Бренчатъ кавалергарда шпоры; Летаютъ ножки милыхъ дамъ, — 22 — По ихъ плѣнителыіымъ слѣдамъ Летаютъ пламеные взоры, И ревомъ скрипокъ заглушеиъ Ревнивый шепотъ модныхъ женъ. XXIX. Во дни веселій и желаній Я былъ отъ баловъ безъ ума: Вѣрнѣй нѣтъ мѣста для признаній И для врученія письма. О вы, почтенные супруги! Вамъ предложу свои услуги; Прошу мою замѣтить рѣчь: Я васъ хочу предостеречь. Вы также, маменьки, построже За дочерьми смотрите вслѣдъ, Держите прямо свой лорнетъ, Не то .... не то, пзбави Боже ! Я это потому пишу, Что ужъ давно я не грѣшу. XXX. Увы, на разныя забавы Я много жизни погубилъ ! Но если бъ не страдали нравы, Я балы бъ до сихъ поръ любилъ. Люблю я бѣшеную младость, И тѣсноту, и блескъ, и радость, 23 И дамъ обдуманный нарядъ; Люблю ихъ ножки — только врядъ Найдете вы въ Россіи цѣлой Три пары стройиыхъ женскихъ ногъ. Ахъ, долго я забыть не могъ Двѣ ножки! . . . Грустный, охладѣлой, Я все ихъ помню, и во снѣ Онѣ тревожатъ сердце мнѣ. XXXI. Когда жъ и гдѣ, въ какой пустынѣ, Безумецъ, ихъ забудешь ты? Ахъ, ножки, ножки! гдѣ вы нынѣ? Гдѣ мнете вешніе цвѣты? Взлелѣяны въ восточной нѣгѣ, На сѣверномъ печалыюмъ снѣгѣ Бы не оставили слѣдовъ: Любили мягкихъ вы ковровъ Роскошное прикосновенье. Давно ль для васъ я забывалъ II жажду славы и похвалъ, II край отцевъ и заточенье? Исчезло счастье юныхъ лѣтъ, Какъ на лугахъ вашъ легкій слѣдъ! XXXII. Діаны грудь, ланиты Флоры Прелестны, милые друзья! — 24 — Однако ножка Терпсихоры Прелестнѣй чѣмъ-то для меня. Она, пророчествуя взгляду Неоцѣненную награду, Влечетъ условного красой Желаній своевольный рой. Люблю ее, мой другъ Эльвина, Подъ длинной скатертью столовъ, Весной на муравѣ луговъ, Зимой на чугунѣ камина, На зеркальномъ паркетѣ залъ, У моря на гранитѣ скалъ. XXXIII. Я помню море предъ грозою : Какъ я завидовалъ волпамъ, Бѣгущимъ бурной чередою Съ любовью лечь къ ея ногамъ! Какъ я желалъ тогда съ волнами Коснуться милыхъ погъ устами ! Нѣтъ, никогда средь пылкихъ дней Кипящей младости моей, Я не желалъ съ такимъ мученъемъ Лобзать уста младыхъ Армидъ, Иль розы пламенныхъ ланитъ, Иль перси, полные томленьемъ, Нѣтъ, никогда порывъ страстей Такъ не терзалъ души моей! — Ѵэ — XXXIV. Мнѣ памятно другое время: Въ завѣтныхъ пногда мечтахъ Держу я счастливое стремя, И ножку чувствую въ рукахъ; Опять кипитъ воображенье, Опять ея прикосновенье Зажгло въ увядшемъ сердцѣ кровь, Опять тоска, опять любовь .... Но полно прославлять надменныхъ Болтливой лирою своей: Онѣ не стоятъ ни страстей, Ни пѣсень, ими вдохновенныхъ, Слова и взоръ волшебыицъ сихъ Обманчивы, какъ ножки ихъ. XXXV. Что жъ мой Онѣгпнъ? Полусонный Въ постелю съ бала ѣдетъ онъ, А Петербургъ неугомонный Ужъ барабаыомъ пробужденъ. Встаетъ купецъ, идетъ разнощикъ, На биржу тянется нзвощикъ, Съ кувшииомъ Охтенка спѣшитъ, Подъ ней снѣгъ утрепній хруститъ. Проснулся утра шумъ пріятный; Открыты ставни; трубный дымъ — 26 — Столбомъ восходитъ голубымъ, И хлѣбиикъ, Нѣмецъ аккуратный, Бъ бумажномъ колпакѣ, не разъ Ужъ отворялъ свой васисдасъ. XXXVI. Но, шумомъ бала утомленный И утро въ полночь обратя, Спокойно епитъ въ тѣни блаженной Забавъ н роскоши дитя. Проснется за полдень, и снова До утра жизнь его готова; Однообразна и пестра, И завтра то же, что вчера. Но былъ ли счастливъ мой Евгеній, Свободный, въ цвѣтѣ лучшихъ лѣтъ, Среди блистательныхъ побѣдъ, Среди вседневныхъ наслажденій? Вотще ли былъ онъ средь пировъ Неостороженъ и здоровъ? XXXVII. Нѣтъ, рано чувства въ немъ остыли; Ему наскучилъ свѣта шумъ; Красавицы не долго были Предметъ его привычныхъ думъ; — 27 — Измѣны утомить успѣли; Друзья и дружба надоѣли, Затѣмъ, что не всегда же могъ Вее^-зѣеакз и Страсбургскій пирогъ Шампанской обливать бутылкой, И сыпать острыя слова, Когда болѣла голова; И хоть онъ былъ повѣса пылкой, Но разлюбилъ онъ наконецъ II брань, и саблю, и свинецъ. XXXVIII. Недугъ, котораго причину Давно бы отыскать пора, Подобный Англійскому сплину, Короче — Русская хандра Имъ овладѣла понемногу; Онъ застрѣлиться, слава Богу, Попробовать не захотѣлъ, Но къ жизни вовсе охладѣлъ. Какъ СЫМ-НагоЫ, угрюмый/ томный, Въ гостиныхъ появлялся онъ; Ни сплетни свѣта, ни бостонъ, Ни милый взглядъ, ни вздохъ нескромный, Ничто не трогало его, Не замѣчалъ онъ ничего. — 28 — XXXIX. хъ. хы. ХІЛІ. Причудницы болынаго свѣта! Всѣхъ прежде васъ оставить онъ. И правда то, что въ наши лѣта Довольно скученъ высшій тонъ. Хоть, можетъ быть, иная дама Толкуетъ Сея и Бентама; Но вообще ихъ разговоръ Несносный, хоть невинный вздоръ. Къ тому жъ онѣ такъ непорочны, Такъ величавы, такъ умны, Такъ благочестія полны, Такъ осмотрительны, такъ точны, Такъ неприступны для мужчинъ, Что видъ ихъ ужъ раждаетъ сплинъ. хып. И вы, красотки молодыя, Которыхъ позднею порой Уносятъ дрожки удалыя По Петербургской мостовой, — И васъ покинулъ мой Евгеній. 29 Отступнпкъ бурныхъ иаслаждеііій, Онѣгинъ дома заперся, Зѣвая за перо взялся, Хотѣлъ писать, но трудъ упорный Ему былъ тошенъ; ничего Не вышло изъ пера его, И не попалъ онъ въ цехъ задорный Людей, о коихъ не сужу, Затѣмъ, что къ пимъ принадлежу. хыѵ. И снова, преданный бездѣлью, Томясь душевной пустотой, Уеѣлся онъ съ похвальной цѣлью Себѣ присвоить умъ чужой; Отрядомъ книгъ уставилъ полку, Читалъ, читалъ, а все безъ толку: Тамъ скука, тамъ обманъ и бредъ; Въ томъ совѣсти, въ томъ смысла нѣтъ, На всѣхъ различныя вериги; II устарѣла старина, II старымъ бредитъ новизна. Какъ женщинъ, онъ оставилъ книги, II полку, съ пыльной ихъ семьей, Задернулъ траурной тафтой. 30 — хъѵ. Условій свѣта свергнувъ бремя, Какъ онъ, отставъ отъ суеты, Съ нимъ подружился я въ то время. Мнѣ нравились его черты, Мечтамъ невольная преданность, Неподражательная странность И рѣзкій, охлажденный умъ. Я былъ озлобленъ, онъ'угрюмъ; Страстей игру мы знали оба: Томила жизнь обоихъ насъ; Въ обоихъ сердца жаръ погасъ, Обоихъ ожидала злоба Слѣпой Фортуны и людей На самомъ утрѣ нашихъ дней. ХЬѴІ. Кто жилъ и мыслилъ, тотъ не можетъ Въ душѣ не презирать людей; Кто чувствовалъ, того тревожитъ Призракъ невозвратимыхъ дней — Тому ужъ нѣтъ очарованій, Того змѣя воспоминаній, Того раскаянье грызетъ. Все это часто придаетъ Большую прелесть разговору. Сперва Онѣгина языкъ — оі — Меня смущалъ, но я прпвыкъ Къ его язвительному спору, II къ шуткѣ, съ желчью пополамъ, II къ злости мрачныхъ эпиграмъ. хъѵп. Какъ часто лѣтнею порою, Когда прозрачно и свѣтло Ночное небо надъ Невою, И водъ веселое стекло Не отражаетъ ликъ Діаны, Воспомня прежнихъ лѣтъ романы, Боспомня прежнюю любовь, Чувствительны, безпечны вновь, Дыханьемъ ночи благосклонной Безмолвно упивались мы! Какъ въ лѣсъ зеленый изъ тюрьмы Перенесенъ колодникъ сонной, Такъ уносились мы мечтой Къ началу жизни молодой. хьѵш. Съ душею, полной сожалѣній, II опершися на гранитъ, Стоялъ задумчиво Евгеній, Какъ описалъ себя піитъ. — 32 — Бее было тихо; лишь ночные Перекликались часовые, Да дрожекъ отдаленный стукъ Съ ЪІильонной раздавался вдругъ; Лишь лодка, веслами махая, Плыла по дремлющей рѣкѣ, И насъ плѣняли вдалекѣ Рожокъ и пѣсня удалая. Но слаще, средь ночныхъ забавъ, Напѣвъ Торкватовыхъ октавъ! хых. Адріатическія волны ! О Брента! Нѣтъ, увижу васъ, И, вдохновенья снова полный, Услышу вашъ волшебный гласъ! Оиъ святъ для внуковъ Аполлона; По гордой лирѣ Альбіопа Онъ мнѣ знакомъ, онъ зшѣ родной. Ночей Италіи златой Я нѣгой наслажусь на волѣ, Съ Венеціянкою младой, То говорливой, то нѣмой, Плывя въ таинственной гондолѣ; Съ ней обрѣтутъ уста мои Языкъ Петрарки и любви. Прійдетъ ли часъ моей свободы? Пора, пора ! взываю къ ней ; Брожу надъ моремъ, жду погоды, Маню вѣтрила кораблей. Подъ ризой бурь съ волнами споря, По вольному распутью моря Когда жъ начну я вольный бѣгъ? Пора покинуть скучный брегъ ЗІпѣ непріязненной стпхіи, И средь полуденныхъ зыбей, Подъ небомъ Африки моей Вздыхать о сумрачной Россіи, Гдѣ я страдалъ, гдѣ я любилъ, Гдѣ сердце я похоронилъ. . . . Ы. Онѣгинъ былъ готовъ со мною Увидѣть чуждыя страны; Но скоро были мы судьбою На долгій срокъ разведены. Отецъ его тогда скончался. Передъ Онѣгинымъ собрался Заимодавцевъ жадный полкъ. У каждаго свой умъ и толкъ; Евгеній, тяжбы ненавидя, Довольный жребіемъ своимъ, 3 — 34 — Наслѣдство предоставилъ имъ, Большой потери въ томъ не видя, Иль предузнавъ издалека Кончину дяди -старика. ЫІ. Бдругъ получилъ онъ, въ еамомъ дѣлѣ, Отъ управителя докладъ, Что дядя при смерти въ постелѣ, И съ нимъ проститься былъ бы радъ. Прочтя печальное посланье, Евгеній тотчасъ на свиданье, Стремглавъ по почтѣ поскакалъ, И ужъ заранѣе зѣвалъ, Приготовляясь, денегъ ради, На вздохи, скуку и обманъ (И тѣмъ я началъ мой романъ) ; Но, прилетѣвъ въ деревню дяди, Его нашелъ ужъ на столѣ, Какъ дань, готовую землѣ. ЫІІ. Нашелъ онъ полонъ дворъ услуги: Къ покойнику со всѣхъ стороиъ Съѣзжались недруги и други, Охотники до похоронъ. Покойника похоронили. Попы и гости ѣли, пили, И послѣ важно разошлись, Какъ будто дѣломъ занялись. Вотъ нашъ Опѣгинъ — сельскій житель, Заводовъ, водъ, лѣсовъ, земель Хозяинъ полный, а досель Порядка врагъ и расточитель, — II очень радъ, что прежній путь Перемѣнилъ на что нибудь. ЫѴ. Два дня ему казались новы Уединенныя поля, Прохлада сумрачной дубровы, Журчанье тихаго ручья; На третій, роща, холмъ и поле Его не занимали болѣ, Потомъ ужъ наводили сопъ; Потомъ увидѣлъ ясно отгь, Что и въ деревнѣ скука та же, Хоть нѣтъ ни улицъ, пи дворцовъ, Ни картъ, ни баловъ, ни стиховъ. Хандра ждала его на стражѣ, И бѣгала за нимъ она, Какъ тѣиь, иль вѣрная жена. 3* 36 • Я былъ рожденъ для жизни мирной, Для деревенской тишины: Въ глуши звучнѣе голосъ лирной, Живѣе творчеекіе сны. Досугамъ посвятясь невиннымъ, Брожу надъ озеромъ пустыннымъ, Ж Гаг піепіе мой законъ. Я каждымъ утромъ пробужденъ Для сладкой нѣги и свободы: Читаю мало, много сплю, Летучей славы не ловлю. Не такъ ли я въ былые годы Провелъ въ бездѣйствіи, въ тиши, Мои счастливѣйшіе дни? ЪѴІ. Цвѣты, любовь, деревня, праздность, Поля! я преданъ вамъ душой. Всегда я радъ замѣтпть разность, Между Онѣгинымъ и мной, Чтобы насмѣшливый читатель, Или какой нибудь издатель Замысловатой клеветы, Сличая здѣсь мои черты, Не повторялъ потомъ безбожно, Что намаралъ я свой портретъ, — 37 — Какъ Байронъ, гордости поэтъ, — Какъ будто намъ ужъ невозможно Писать поэмы о другомъ, Какъ только о себѣ самомъг ЪѴІІ. Замѣчу кстати: всѣ поэты Любви мечтательной друзья. Бывало, милые предметы Мнѣ снились, и душа моя Ихъ образъ тайный сохранила; Ихъ послѣ Муза оживила: Такъ я, безпечепъ, воспѣвалъ И дѣву горъ, мой идеалъ, И плѣнницъ береговъ Салгира. Теперь отъ васъ, мои друзья, Вопросъ нерѣдко слышу я: „О комъ твоя вздыхаетъ лира? Кому, въ толпѣ ревнивыхъ дѣвъ, Ты посвятилъ ея напѣвъ? ъѵш. „Чей взоръ, волнуя вдохновенье, Умильной лаской наградплъ Твое задумчивое пѣнье? Кого твой стихъ боготворилъ?" — 38 — И, други, никого, ей Богу! Любви безумную тревогу Я безотрадно испыталъ. Блаженъ, кто съ нею сочеталъ Горячки рифмъ: онъ тѣмъ удвошгь Поэзіи священный бредъ, Петраркѣ шествуя во слѣдъ, А муки сердца успокоилъ, Поймалъ и славу между тѣмъ; Но я, любя, былъ глупъ и нѣмъ. ЫХ. Прошла любовь, явилась Муза, И прояснился темный умъ. Свободенъ, вновь ищу союза Волшебныхъ звуковъ, чувствъ и думъ; Пишу, и сердце не тоску етъ; Перо, забывшись, не рисуетъ, Близъ неокончениыхъ стиховъ, Ни женскихъ ножекъ, ни головъ; Погасшій пепелъ ужъ не вспыхнетъ. Я все грущу; но слезъ ужъ нѣтъ, И скоро, скоро бури слѣдъ Въ душѣ моей совсѣмъ утихнетъ. Тогда-то я начну писать Поэму, пѣсень въ двадцать пять. — 39 — ЬХ. Я думалъ ужъ о Формѣ плана, II какъ героя назову. Покамѣсть моего романа Я кончшгъ первую главу; Пересмотрѣлъ все это строго : Протпворѣчій очень много, Но ихъ исправить не хочу. Ценсурѣ долгъ свой заплачу, II журналпстамъ на съѣденье Плоды трудовъ моихъ отдамъ : Иди жъ къ Невскимъ берегамъ, Новорожденное творенье ! И заслужи мнѣ славы дань — Крпвые толки, шузіъ и брань! ГЛАВА ВТОРАЯ. О газ! Йог. О Русь! Деревня, гдѣ скучалъ Евгеній, Была прелестный уголокъ; Тамъ другъ невинныхъ иаслажденій Благословить бы небо могъ. Господскій домъ уединенный, Горой отъ вѣтровъ огражденный, Стоялъ надъ рѣчкою; вдали Предъ нимъ пестрѣли и цвѣли Луга и нивы золотыя, Мелькали села здѣсь и тамъ, €тада бродили по лугамъ, И сѣни расширялъ густыя Огромный, запущенный садъ, Пріютъ задумчивыхъ дріадъ. — 41 П. Почтенный замокъ былъ построенъ, Какъ замки строиться должны: Отмѣнно проченъ и спокоенъ, Во вкусѣ умной старины. Вездѣ высокіе покои, Къ гостиной штофные обои, Портреты дѣдовъ на стѣнахъ II печи въ пестрыхъ пзрѣзцахъ. Все это нынѣ обветшало, Не знаю, право, почему, Да впрочемъ другу моему Въ томъ нужды было очень мало, Затѣмъ, что онъ равно зѣвалъ Средъ модныхъ и стариныхъ залъ. III. Онъ въ томъ покоѣ поселился, Гдѣ дереве нскій старожилъ Лѣтъ сорокъ съ ключницей бранился, Въ окно смотрѣлъ, и мухъ давилъ. Все было просто : полъ дубовый, Два шкафа, столъ, диванъ пуховый, Нигдѣ ни пятнышка чернилъ. ' Онѣгинъ шкаФЫ отворилъ: — 42 — Въ одномъ нашелъ тетрадь расхода, Въ другомъ наливокъ цѣлый строй, Кувшины яблочной водой, И календарь осьмаго года: Старикъ, имѣя много дѣлъ, Въ иныя книги не глядѣлъ. IV. Одинъ среди своихъ владѣній, хІтобъ только время проводить, Сперва задумалъ нашъ Евгеній Порядокъ новый учредить. Въ своей глуши мудрецъ пустынной, Яремъ онъ барщины старинной Оброкомъ легкимъ замѣнилъ — Мужикъ судьбу благослооилъ. За то въ углу своемъ надулся Увидя въ этомъ страшный вредъ, Его разсчетливый сосѣдъ; Другой лукаво улыбнулся, И въ голосъ всѣ рѣшили такъ, Что онъ опаснѣйшій чудакъ. V. Сначала всѣ къ нему ѣзжали; Но такъ какъ съ задняго крыльца — 43 — Обыкновенно подавали Ему Донскаго жеребца, Лишь только вдоль большой дороги Заслышать ихъ домашни дроги: Поступкомъ оскорбясь такимъ, Всѣ дружбу прекратили съ нимъ. ,,Сосѣдъ нашъ неучъ, сумасбродитъ, Онъ Фармазонъ; онъ пьетъ одно Стаканомъ красное вино; Онъ дамамъ къ ручкѣ не подходитъ; Все да, да шьтъ, не скажетъ да-съ Иль тьтъ-съ". Таковъ былъ общій гласъ. VI. Въ свою деревню въ ту же пору Помѣщикъ новый лрискакалъ, И столь же строгому разбору Въ сосѣдствѣ поводъ подавалъ: По имени Владиміръ Ленской, Съ душою прямо Геттингенской, Красавецъ, въ полномъ цвѣтѣ лѣтъ, Поклонпикъ Канта и поэтъ. Онъ изъ Германіи туманной Привезъ учености плоды: Волыюлюбивыя мечты, Духъ пылкій и довольно странный, Всегда восторженную рѣчь, И кудри черныя до плечъ. — 44 — VII. Отъ хладнаго разврата свѣта Еще увянуть не успѣвъ, Его душа была согрѣта Привѣтомъ друга, лаской дѣвъ, Онъ сердцемъ милый былъ невѣжда; Его лелѣяла надежда; И міра новый блеекъ, и шумъ Еще плѣняли юный умъ. Онъ забав лялъ мечтою сладкой Сомпѣнья сердца своего. Цѣль жизни нашей для него Была заманчивой загадкой; Надъ ней онъ голову ломалъ, И чудеса подозрѣвалъ. VIII. Онъ вѣрилъ, что душа родная Соединиться съ нимъ должна; Что, безотрадно изнывая, Его вседневно ждетъ она; Онъ вѣрилъ, что друзья готовы За честь его принять оковы, И что не дрогйетъ ихъ рука Разбить сосудъ клеветника; Что есть избранные судьбами, Людей священные друзья, — 45 — Что ихъ безстрастная семья Неотразимыми лучами Насъ новымъ счастьемъ озаритъ И миръ блаженствомъ нодаритъ. IX. Негодованье, сожалѣнье, Ко благу чистая любовь, Ж славы сладкое мученье Въ немъ рано волновали кровь Онъ съ лирой странствовалъ на свѣтѣ, Подъ небомъ Шиллера и Гете; Ихъ поэтическимъ огнемъ Душа воспламенилась въ немъ; И Музъ возвышенныхъ искусства, Счастливецъ, онъ не иостыдилъ : Онъ въ пѣсняхъ гордо сохранилъ Всегда возвышенныя чувства, Порывы дѣвственной мечты II прелесть важной простоты. X. Онъ пѣлъ любовь, любви послушный, Іі пѣспь его была ясна, Какъ мысли дѣвы простодушной, Какъ сонъ младенца, какъ луна — 46 — Бъ пустыняхъ неба безмятежныхъ, Богиня тайнъ и вздоховъ нѣжныхъ. Онъ пѣлъ разлуку и печаль, И нѣчто, и туманну даль, И романтическія розы; Онъ пѣлъ тѣ дальыыя страны, Гдѣ долго въ лонѣ тишины Лились его живыя слёзы. Онъ пѣлъ поблеклой жизни цвѣтъ Безъ малаго въ осьмнадцать лѣтъ. XI. Бъ пустынѣ, гдѣ одинъ Евгеній Могъ оцѣнить его дары, Господъ сосѣдственныхъ селеній Ему не нравились пиры; Бѣжалъ онъ ихъ бесѣды шумной. Ихъ разговоръ благоразумной О сѣнокосѣ, о винѣ, О исарнѣ, о своей роднѣ, Конечно, не блисталъ ни чувствомъ^ Ни поэтическимъ огнемъ, Ни остротою, ни умомъ, Ни общежитія искусствомъ; Но разговоръ ихъ милыхъ женъ Гораздо меньше былъ умекъ. 47 — XII. Богатъ, хорошъ собою, Ленскій Вездѣ былъ принятъ какъ женихъ; Таковъ обычай деревенскій: Всѣ дочекъ прочили своихъ За полу-Русскаго сосѣда, Войдетъ ли онъ — тотчасъ бесѣда Заводитъ слово стороной О скукѣ жизни холостой; Зовутъ сосѣда къ самовару, А Диня разливаетъ чай; Ей шеичутъ: „Диня, примѣчай!" Потомъ приносятъ и гитару, И запищитъ она (Богъ мой !) : Прійди въ чертогъ ко мнѣ златой! XIII. Но Летгскій, не имѣвъ, конечно, Охоты узы брака несть, Съ Онѣгинымъ желалъ сердечно Знакомство покороче свесть. Они сошлись: волна и камень, Стихи и проза, ледъ и пламень Не столь различны межъ собой. Сперва взаимной разнотой Они другъ другу были скучны, Потомъ понравились, потомъ — 48 — Съѣзжались каждый день верхомъ, И скоро стали неразлучны. Такъ люди, первый каюсь я, Отъ дѣлатъ-нечего друзья. XIV. Но дружбы нѣтъ и той межъ нами; Всѣ предразсудки истребя, Мы почитаемъ всѣхъ нулями, А единицами себя; Мы всѣ глядимъ въ Наполеоны; Двуногихъ тварей милліоны Для насъ орудіе одно; Намъ чувство дико и; смѣшно. Сноснѣе многихъ былъ Евгеній; Хоть онъ людей, конечно, зналъ, И вообще ихъ презиралъ; Но правилъ нѣтъ безъ исключеній; Иныхъ онъ очень отличалъ, И вчужѣ чувство уважалъ. XV. Онъ слушалъ Ленскаго съ улыбкой: Поэта пылкій разговоръ, И умъ, еще въ сужденьяхъ зыбкой, И вѣчно вдохновенный взоръ, — — 49 — Онѣгину все было ново; Онъ охладительное слово Въ устахъ старался удержать, И думалъ: глупо мнѣ мѣшать Его минутному блаженству; И безъ меня пора прійдетъ; Пускай покамѣстъ онъ живетъ, Да вѣритъ міра совершенству; Простимъ горячкѣ юныхъ лѣтъ И юный жаръ, и юный бредъ. XVI. Межъ ними все раждало споры И къ размышленію влекло: Племенъ минувшихъ договоры, Плоды наукъ, добро и зло, И предразсудки вѣковые, И гроба тайны роковыя, Судьба и жизнь, въ свою чреду - Все подвергалось ихъ суду. Поэтъ въ жару своихъ сужденій Читалъ, забывшись, между тѣмъ, Отрывки сѣверныхъ поэмъ; И снисходительный Евгеній Хоть ихъ немного понималъ, Прилежно юношѣ внималъ. — 50 — XVII. Но чаще занимали страсти Умы пустынниковъ моихъ. Ушедъ отъ ихъ мятежной власти, Онѣгинъ говорилъ объ нихъ Съ невольнымъ вздохомъ сожалѣнъя. Блаженъ, кто вѣдалъ ихъ волненья И наконецъ отъ нихъ отсталъ ; Блаженнѣй тотъ, кто ихъ не зналъ, Кто охлаждалъ любовь разлукой, Вражду злословіемъ: порой Зѣвалъ съ друзьями и женой, Ревнивой не тревожась мукой, И дѣдовъ вѣрный капиталъ Коварной двойкѣ не ввѣрялъ! XVIII. Когда прибѣгнемъ мы подъ знамя Благоразумной тишины, Когда страстей угаснетъ пламя, И намъ стоновятся смѣшны Ихъ своевольство, ихъ порывы И запоздалые отзывы: Смиренные не безъ труда, Мы любимъ слушать иногда Страстей чужихъ языкъ мятежный, И намъ онъ сердце шевелатъ; - 51 — Такъ точно старый инвалидъ Охотно клонитъ слухъ прилежный Къ разсказамъ юныхъ усачей, Забытый въ хижинѣ своей. XIX. За то и пламенная младость Не можетъ ничего скрывать : Вражду, любовь, печаль и радость Она готова разболтать. Въ любви считаясь инвалидомъ, Онѣгинъ слушалъ съ важнымъ видомъ, Какъ, сердца исповѣдь любя, Поэтъ высказывалъ себя. Свою довѣрчивую совѣсть Онъ простодушно обнажалъ. Евгеній безъ труда узналъ Его любви младую повѣсть, Обильный чувствами разсказъ, Давно не новыми для насъ. XX. Ахъ, онъ любилъ, какъ въ наши лѣта Уже не любятъ; какъ одна Безумная душа поэта Еще любить осуждена: 4* — 52 — Всегда, вездѣ одно мечтанье, Одно привычное желанье, Одна привычная печаль! Ни охлаждающая даль, Ни долгія лѣта разлуки, Ни Музамъ данные часы, Ни чужеземный красы, Ни шумъ веселій, ни науки Души не измѣнили въ немъ, Согрѣтой дѣвственнымъ огнемъ. XXI. Чуть отрокъ, Ольгою плѣненный, Сердечныхъ мукъ еще не знавъ, Онъ былъ свидѣтель умиленный Ея младенческихъ забавъ, Въ тѣни хранительной дубравы Онъ раздѣлялъ ея забавы, И дѣтямъ прочили вѣнцы, Друзья-сосѣди, ихъ отцы. Въ глуши, подъ сѣнію смиренной, Невинной прелести полна, Въ глазахъ родителей, она Цвѣла какъ ландышъ потаенной, Незнаемый въ травѣ глухой Ни мотылками, ни пчелой. — 53 — XXII. Она поэту подарила Младыхъ восторговъ первый сонъ; И мысль объ ней одушевила Его цѣвницы первый стонъ. Простите, игры золотыя; Опъ рощи полюбилъ густыя, Уединенье, тишину, II ночь, и звѣзды, и луну — Луну, небесную лампаду, Которой посвящали мы Прогулку средь вечерней тмы, И слезы, тайныхъ мукъ отраду . . Но нынѣ видимъ только въ ней Замѣну тусклыхъ Фонарей. XXIII. Всегда скромна, всегда послушна, Всегда какъ утро весела, Какъ жизнь поэта простодушна, Какъ поцѣлуй любви мила, Глаза какъ небо голубые, Улыбка, локоны льняные, Движенья, голосъ, легкій станъ, Все въ Ольгѣ. . . . Но любой романъ Возьмите, и найдете вѣрно Ея портретъ: онъ очень милъ; — 54 ■- Я прежде самъ его любилъ; Но надоѣлъ онъ мнѣ безмѣрно. Позвольте мнѣ, читатель мой, Заняться старшею сестрой. XXIV. Ея сестра звалась Татьяна. . . Впервые именемъ такимъ Страницы нѣжныя романа Мы своевольно освятимъ. И что жъ? оно пріятно, звучно; Но съ нимъ, я знаю, неразлучно Воспоминанье старины, Иль дѣвичьей. Мы всѣ должны Признаться, вкусу очень мало У насъ и въ нашихъ именахъ (Не говоримъ ужъ о стихахъ ) ; Намъ просвѣщепье не пристало, И намъ досталось отъ него Жеманство — больше ничего. XXV. И такъ она звалась Татьяной. Ни красотой сестры своей, Ни свѣжестью ея румяной, Не привлекла бъ она очей. — оо — Дика, печальна, молчалива, Какъ лаыь лѣсная боязлива, Она въ семьѣ своей родной Казалась дѣвочкой чужой, Она ласкаться не умѣла Къ отцу, ни къ матери своей; Дитя сама, въ толпѣ дѣтей Играть и прыгать не хотѣла, И часто цѣлый день одна Сидѣла молча у окна. XXVI. Задумчивость, ея подруга Отъ самыхъ колыбельныхъ дней, Теченье сельскаго досуга Мечтами украшала ей; Ея изнѣженные пальцы Не знали иглъ; склонясь на пяльцы, Узоромъ шелковымъ она Не оживляла полотна. Охоты властвовать примѣта: Съ послушной куклою дитя Приготовляется шутя Къ приличію, закону свѣта, II важно повторяетъ ей Уроки маменьки своей. — 56 — XXVII. Но куклы, даже въ эти годы, Татьяна въ руки не брала; Про вѣсти города, про моды Бесѣды съ нею не вела. И были дѣтскія проказы Ей чужды; страшные разсказы Зимою, въ темнотѣ ночей, Плѣняли больше сердце ей. Когда же няня собирала Для Ольги на широкій лугъ, Всѣхъ маленькихъ ея подр^тъ, Она въ горѣлки не играла: Ей скученъ былъ и звонкій смѣхъ, II шумъ ихъ вѣтреныхъ утѣхъ. XXVIII. Она любила на балконѣ Предупреждать зари восходъ, Когда на блѣдномъ небосклонѣ Звѣздъ исчезаетъ хороводъ, Ж тихо край земли свѣтлѣетъ, И, вѣстникъ утра, вѣтеръ вѣетъ,. И всходитъ постепенно день. Зимой, когда ночная тѣнь Полміромъ долѣ обладаетъ, И долѣ въ праздной тишииѣ, — 57 — При отуманенной лунѣ, Востокъ лѣнивый почиваетъ, Въ привычный часъ пробуждена, Вставала при свѣчахъ она. XXIX. Ей рано нравились романы; Они ей замѣняли всё; Она влюбилася въ обманы И Рихардсона, и Руссо. Отецъ ея былъ добрый малый, Въ прошедшемъ вѣкѣ запоздалый, Но въ книгахъ не видалъ вреда: Онъ, не читая никогда, Ііхъ почиталъ пустой игрушкой, И не заботился о томъ, Какой у дочки тайный томъ Дремалъ до утра подъ подушкой. Жена жъ его была сама Отъ Рихардсона безъ ума. XXX. Она любила Рихардсона, Не потому, чтобы прочла, Не потому, чтобъ Грандисона Она Ловласу предпочла; - 58 — Но встарину Княжна Алина, Ея Московская кузина, Твердила часто ей объ ішхъ. Бъ то время былъ еще женихъ Ея супругъ, но по неволѣ Она вздыхала о другомъ, Который сердцемъ и умомъ Ей нравился гораздо болѣ — Сей Грандисонъ былъ славный Франтъ, Игрокъ, и гвардіи сержантъ. XXXI. Какъ онъ, она была одѣта Всегда по модѣ и къ лицу. Но, не спросясь ея совѣта, Дѣвицу повезли къ вѣнцу. И чтобъ ея разсѣять горе, Разумный мужъ уѣхалъ вскорѣ Бъ свою деревню, гдѣ она, Богъ знаетъ кѣмъ окружена, Рвалась и плакала сначала, Съ супругомъ чуть не развелась, Потомъ хозяйствомъ занялась, Привыкла, и довольна стала. Привычка свыше намъ дана, Замѣна счастію она. — 59 Привычка усладила горе, Неотразимое ничѣмъ; Открытіе большое вскорѣ Ее утѣшило совсѣмъ. Она межъ дѣломъ и досугомъ Открыла тайну, какъ супругомъ Единовластно управлять, И все тогда пошло на стать. Она ѣзжала по работамъ, Солила на зиму грибы, Вела расходы, брила лбы, Ходила въ баню по субботамъ, Служанокъ била осердясь, Все это мужа не спросясь. ХХХШ. Бывало, писывала кровью Она въ альбомы нѣжныхъ дѣвъ, Звала Полиною Прасковью, И говорила на-распѣвъ; Корсетъ носила очень узкій И Русскій Н, какъ N Французскій, Произносить умѣла въ носъ; Но скоро все перевелось: Корсетъ, альбомъ, Княжну Полину, Стишковъ чувствителыіыхъ тетрадь — 60 — Она забыла — стала звать Акулькой прежнюю Селину, И обновила наконецъ На ватѣ шлаФоръ и чепецъ. XXXIV. Но мужъ любилъ ее сердечно, Въ ея затѣи не входилъ, Во всемъ ей вѣровалъ безпечно, А самъ въ халатѣ ѣлъ и пилъ. Покойно жизнь его катилась; Подъ вечеръ иногда сходилась Сосѣдей добрая семья — Нецеремонные друзья, И потужить, и позлословить, И посмѣяться кой о чемъ. Проходитъ время; между тѣмъ Прикажутъ Ольгѣ чай готовить; Тамъ ужинъ, тамъ и спать пора, И гости ѣдутъ со двора. XXXV. Они хранили въ жизни мирной Привычки милой старины: У нихъ на масляницѣ жирной Водились Русскіе блины. 61 Два раза въ годъ они говѣли, Любили круглыя качели, Подблюдны пѣсни, хороводь; Въ день Троицынъ, когда народъ Зѣвая слушаетъ молебенъ, Умильно на пучокъ зари Они роняли слезки три. Имъ квасъ какъ воздухъ былъ потребенъ, И за столомъ у нихъ гостямъ Носили блюда по чинамъ. XXXVI. II такъ они старѣли оба. И отворились наконецъ Передъ супругомъ двери гроба, Ж новый опъ пріялъ вѣнецъ. Онъ умеръ въ часъ передъ обѣдомъ, Оплаканный своимъ сосѣдомъ, Дѣтьми и вѣрною женой, Чистосердечнѣй, чѣмъ иной. Онъ былъ простой и добрый баринъ, И тамъ, гдѣ прахъ его лежитъ, Надгробный памятникъ гласитъ: Смиренный грѣшникъ, Дмитргй Ларинъ, Господние рабъ и ИригаЪиръ Лодъ камнемъ симъ вкушаетъ миръ. — 62 — . XXXVII. Своимъ пенатамъ возвращенный, Владиміръ Ленскій посѣтилъ Сосѣда памятникъ смиренный, Й вздохъ онъ пеплу посвятилъ; И долго сердцу грустно было. „Роог-Уогіск! молвилъ онъ уныло, Онъ на рукахъ меня держалъ; Какъ часто въ дѣтствѣ я игралъ Его Очаковской медалью! Онъ Ольгу прочилъ за меня, Онъ говорилъ: дождусь ли дня? . . / И, полный искренней печалью, Владиміръ тутъ же начерталъ Ему надгробный мадригалъ. XXXVIII. И тамъ же надписью печальной Отца и матери, въ слезахъ Почтилъ онъ прахъ патріархалыюй. Увы! на жизненныхъ браздахъ Мгновенной жатвой, поколѣнья, По тайной волѣ Провидѣнья, Восходятъ, зрѣютъ и падутъ; Другія имъ во слѣдъ идутъ .... Такъ наше вѣтряное племя Растетъ, волнуется, кипитъ, — 63 — Ж къ гробу прадѣдовъ тѣснитъ. Прійдетъ, прійдетъ и наше время, И нашп внуки въ добрый часъ ІІзъ міра вытѣснятъ н насъ. XXXIX. Покамѣстъ упивайтесь ею, Сей легкой жизнію, друзья! Ея ничтожность разумѣю, И мало къ ней привязакъ я; Для прпзраковъ закрылъ я вѣжды; Но отдаленныя надежды Тревожатъ сердце иногда: Безъ непримѣтнаго слѣда Мнѣ было бъ грустно міръ оставить. Живу, пишу не для похвалъ; Но я бы, кажется, желалъ Печальный жребій свой прославить, Чтобъ обо мнѣ, какъ вѣрный другъ, Напомнилъ хоть единый звукъ. хь. И чье нпбудь онъ сердце тронетъ; И сохраненная судьбой, Быть можетъ, въ Летѣ не потонетъ Строфа, слагаемая мной; Быть можетъ — лестная надежда! — — 64 — Укажетъ будущій невѣжда На мой прославленный портретъ, И молвитъ: то-то былъ поэтъ! . Прими жъ мое благодаренье, Поклонникъ мирныхъ Аонидъ, О ты, чья память сохранитъ Мои летучія творенья, Чья благосклонная рука Потреплетъ лавры старика! ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ЕПе ёіаіі Шіе, еііе ёіаіі атоигеизе. МаЬИЬАТВЕ. ,,Куда? Ужъ эти мнѣ поэты! — Прощай, Онѣгшгь, мнѣ пора. — ,,Я не держу тебя; но гдѣ ты Свои проводишь вечера?" — У Лариныхъ. — ,,Вотъ это чудно. Помилуй! и тебѣ не трудно Такъ каждый вечеръ убивать?" — Ни мало. — „Не могу понять. • Отселѣ вижу, что такое: Во-первыхъ, случай, правъ ли я? Простая, Русская семья, Къ гостямъ усердіе большое, Варенье, вѣчный разговоръ Про дождь, про день, про скотный дворъ " 5 — 66 — II. е — Я тутъ еще бѣды не вижу. — „Да скука, вотъ бѣда, мой другъ/' — Я модный свѣтъ вашъ ненавижу ; Милѣе мнѣ домашній кругъ, Гдѣ я могу. — „Опять эклога! Да полно, милый, ради Бога. Ну, чтожъ? ты ѣдешь:' очень жаль. Ахъ, слушай, Ленскій, да нельзя ль Увидѣть мнѣ Филлиду эту, Предмета и мыслей, и пера, И слезъ, и риФмъ еі сеіега? Представь меня". — Ты шутишь ! — „Нѣту". — Я радъ. — „Когда же?и — Хоть сейчаеъ. Онѣ съ охотой примутъ насъ. III. „Поѣдемъ." Поскакали други, Явились; имъ росточены Порой тяжелыя услуги Гостепріимной старины. Обрядъ извѣстный угощенья: Несутъ на блюдечкахъ варенья, На столикъ ставятъ вощаной Кувшинъ съ брусничною водой. 67 — IV. Они дорогой самой краткой Домой летятъ во весь опоръ. Теперь подслушаемъ украдкой Героевъ нашихъ разговоръ. — Ну, что жъ, Онѣгішъ? ты зѣваешь. „Привычка, Ленскій." — Но скучаешь Ты какъ-то больше. — „Нѣтъ, равно. Однако въ полѣ ужъ темно; Скорѣй! пошолъ, пошолъ, Андрюшка! Какія глупыя мѣста! А, кстати : Ларина проста, Но очень милая старушка; Боюсь: брусничная вода Мнѣ не надѣлала бъ вреда. V. Скажи, которая Татьяна?" — Да та, которая грустна И молчалива какъ Свѣтлана, Бошла и сѣла у окна. — 5* 68 „Неужто ты влюбленъ въ эіеныную?" — А что? — „Я выбралъ бы другую, Когда бъ я былъ, какъ ты, поэтъ. Въ чертахъ у Ольги жизни нѣтъ, Точь въ точь въ Вандиковой Мадонѣ: Кругла, красна лицомъ она, Какъ эта глупая луна На этомъ глупомъ небосклонѣ." Владиміръ сухо отвѣчалъ, И послѣ во весь путь молчалъ. VI. Межъ тѣмъ Онѣгина явленье У Лариныхъ произвело На всѣхъ большое впечатлѣнье, И всѣхъ сосѣдей развлекло. Пошла догадка за догадкой. Всѣ стали толковать украдкой, Шутить, судить не безъ грѣха, Татьянѣ прочить жениха; Иные даже утверждала, Что сватьба слажена совсѣмъ, Но остановлена затѣзіъ, Что модныхъ колецъ не достали. О сватьбѣ Ленскаго давно У нихъ ужъ было рѣшено. — 69 — VII. Татьяна слушала съ досадой Такія сплетни; но тайкомъ Съ неизъяснимою отрадой Невольно думала о томъ; И въ сердце дума заронилась; Пора пришла, она влюбилась : Такъ въ землю падшее зерно Весны огнемъ оживлено. Давно ея воображенье. Сгорая нѣгой и тоской, Алкала пищи роковой; Давно сердечное томленье Тѣснило ей младую грудь; Душа ждала .... кого нибудь. VIII. И дождалась. Открылась очи: Она сказала : это онъ ! Увы! теперь и дни, п ночи, И жаркій, одинокій сонъ, Все полно имъ; все дѣвѣ милой Безъ умолку волшебной силой Твердитъ о немъ. Докучны ей И звуки ласковыхъ рѣчей, II взоръ заботливой прислуги. __ 70 — Бъ уныніе погружена, Гостей не слушаетъ она; Ж проклинаетъ ихъ досуги, Ихъ неожиданный пріѣздъ Ж Продолжительный присѣстъ. IX. Теперь съ какимъ она вниманьемъ Читаетъ сладостный романъ, Съ какимъ живымъ очарованьемъ Пьетъ обольстительный обманъ ! Счастливой силою мечтанья Одушевленныя созданья, Ллобовникъ ЕЗліи Вольмаръ, Малекъ-Адель и де Линаръ, Ж Вертеръ, мученикъ мятежной, Ж безподобный Грандисонъ, Который намъ наводитъ сонъ; Всѣ для мечтательницы нѣжной Въ единый образъ облеклись, Въ одномъ Онѣгинѣ слились. X. Воображаясь героиней Своихъ возлюбленныхъ творцовъ, Кларисой, ВЗліей, ДельФиной, Татьяна въ тишинѣ лѣсовъ 71 Одна съ опасной книгой бродитъ: Она въ ней ищетъ и находитъ Свой тайный жаръ, свои мечты. Плоды сердечной полноты, Вздыхаетъ, и, себѣ присвоя Чужой восторгъ, чужую грусть, Въ забвеньи шепчетъ наизусть Письмо для ми лаг о героя. ... Но нашъ герой, кто бъ ни былъ онъ, Ужъ вѣрно былъ не Грандисонъ. XI Свой слогъ на важный ладъ настроя, Бывало пламенный творецъ Являлъ намъ своего героя Какъ совершенства образецъ. Олъ одарялъ предметъ любимый, Всегда неправедно гонимый, Душой чувствительной, умомъ И привлекательнымъ лицомъ. Питая жаръ чистѣйшей страсти, Всегда восторженный герой Готовъ былъ жертвовать собой, II при концѣ послѣдней части Всегда наказанъ былъ порокъ, Добру достойный былъ вѣнокъ. 72 XII. А нынче всѣ умы въ туманѣ, Мораль на насъ наводитъ сонъ. Порокъ любезенъ и въ романѣ, И тамъ ужъ торжествуетъ онъ. Британской музы небылицы Тревожатъ сонъ отроковицы, И сталъ теперь ея кумиръ Или задумчивый Вампиръ, Или Мельмотъ, бродяга мрачный, Иль Бѣчный Жидъ, или Корсаръ, Или таинственный Сбогаръ. Лордъ Байронъ, прихотью удачной, Облекъ въ унылый романтизмъ — И безнадежный эгоизмъ. XIII. Друзья мои, что жъ толку въ этомъ? Быть можетъ, волею небесъ, Я перестану быть поэтомъ, Въ меня вселится новый бѣсъ, И, Фебовы презрѣвъ угрозы, Унижусь до смиренной прозы: Тогда романъ на старый ладъ ф Займетъ веселый мой закатъ. — Ѵо — Не муки тайныя злодѣйства Я грозно въ немъ изображу, Но просто вамъ перескажу Преданья Русскаго семейства, Любви плѣнительные сны, Да нравы нашей старины. ХІУ. Перескажу простыл рѣчи Отца иль дяди старика, Дѣтей условленный встрѣчи У старыхъ лииъ, у ручейка, Несчастной ревности мученья, Разлуку, слезы примирекья; Поссорю вновь, и наконецъ Я поведу ихъ подъ вѣнецъ. . . . Я вспомню рѣчи иѣги страстной, Слова тоскующей любви, Которыя въ минувши дни У ногъ любовницы прекрасной Мнѣ приходили на языкъ, Отъ коихъ я теперь отвыкъ. XV. Татьяна, милая Татьяна! Съ тобой теперь я слезы лью: Ты въ руки моднаго тирана Ужъ отдала судьбу свою. — 74 — Погибнешь, милая; но прежде Ты въ ослѣпительной надеждѣ і Блаженство темное зовешь, .Ты нѣгу жизни узнаешь. Ты пьешь волшебный ядъ желаній, Тебя преслѣдуютъ мечты : Вездѣ воображаешь ты Пріюты счастлпвыхъ свидаиій; Вездѣ, вездѣ передъ тобой Твой искуситель роковой. XVI. Тоска любви Татьяну гонитъ, Ж въ садъ идетъ она грустить, II вдругъ недвижны очи клонитъ, Ж лѣнь ей далѣе ступить: Приподнялася грудь, ланиты Мгновеннымъ иламенемъ покрыты, Дыханье замерло въ устахъ, И въ слухѣ шумъ, и блескъ въ очахъ. Настанетъ ночь, луна обходитъ Дозоромъ дальни! сводъ небесъ, И соловей во мглѣ древесъ Напѣвы звучные заводитъ. Татьяна въ темнотѣ не спитъ И тихо съ няней говоритъ: 4 0 XVII. „Не спится, няня: здѣсь такъ душно! Открой окно, да сядь ко щіѣ." — -'Что, Таня, что съ тобой? — ,,Мнѣ скучно; Поговорпмъ о старпнѣ." — О чемъ же, Таня? Я, бывало. Хранила въ памяти немало Старинныхъ былей, небылица Про злыхъ духовъ и про дѣвицъ; А нынѣ все мнѣ темно, Таня, Что знала, то забыла. Да, Пришла худая череда! Зашибло. ... — „Разскажи мпѣ, няня. Про ваши старые года: Была ты влюблена тогда?" XVIII. . — И, полно, Таня ! Въ эти лѣта Мы не слыхали про любовь; А то бы согнала со свѣта Меня покойница свекровь. — „Да какъ же ты вѣнчалась, няня?:* — Такъ, видно, Богъ велѣлъ. Мой Баня Моложе былъ меня, мой свѣтъ. А было мнѣ тринадцать лѣтъ. — 76 — Недѣли двѣ ходила сваха Къ моей роднѣ, и наконецъ, Благословилъ меня отецъ. Я горько плакала со страха: Мнѣ съ плачемъ косу расплели, И съ пѣньемъ въ церковь повели. XIX. Ж вотъ ввели въ семью чужую. . . . Да ты не слушаешь меня. ... — - ,,Ахъ, няня, няня, я тоскую, Мнѣ тошно, милая моя: Я плакать, я рыдать готова! . . ." — Дитя мое, ты нездорова; Господь, помилуй и спаси! Чего ты хочешь, попроси. . . . Дай окроплю святой водою,. Ты вся горишь. ... — „Я не больна; Я .... знаешь, няня .... влюблена/"' — Дитя мое, Господь съ тобою! — И няня дѣвушку съ мольбой Крестила дряхлою рукой. XX. ,,Я влюблена", шептала снова Старушкѣ съ горестью она. — Сердечный другъ, ты нездорова. — ,, Оставь меня: я влюблена. " 77 И между тѣмъ луна сіяла И темнымъ свѣтомъ озаряла Татьяны блѣдныя красы, Ж распущенные власы, И капли слезъ, и на скамейкѣ Предъ героиней молодой, Съ платкомъ на головѣ сѣдой, Старушку въ длинной тѣлогрѣйкѣ ; И все дремало въ тпшинѣ При вдохновительной лунѣ. XXI. II сердцемъ далеко носилась Татьяна, смотря на луну .... Вдругъ мысль въ умѣ ея родилась „Поди, оставь меня одну. Дай, няня, мнѣ перо, буэіагу, Да столъ подвинь; я скоро лягу; Прости. " II вотъ она одна. Все тихо. Свѣтитъ ей луна. Облокотясь, Татьяна пишетъ, И все Евгеній на умѣ, И въ необдузіанномъ письмѣ Любовь невинной дѣвы дышетъ. Письмо готово, сложено .... Татьяна! для кого жъ оно: — 78 XXII. Я зналъ красавицъ недоступныхъ, Холодныхъ, чистыхъ какъ зима, Неумолимыхъ, неподкупныхъ, Нопостожимыхъ для ума; Дивился я ихъ спѣси "модной, Ихъ добродѣтели природной, И признаюсь, отъ нихъ бѣжалъ, Ж, мнится, съ ужасомъ читалъ Надъ ихъ бровями надпись ада: Оставь надежду навсегда. Бнушать любовь для нихъ бѣда, Пугать людей для нихъ отрада. Быть можетъ, па брегахъ Невы Подобныхъ дамъ видали вы. ХХПІ. Среди поклонниковъ послу шныхъ Другихъ причудницъ я видалъ, Самолюбиво-равнодушныхъ Для вздоховъ страстныхъ и похвалъ. И что жъ нашелъ я съ изумленьемъ? Онѣ, суровымъ поведеньемъ Пугая робкую любовь, Ее привлечь умѣли вновь По крайней мѣрѣ сожалѣньемъ; 79 По крайней мѣрѣ, звукъ рѣчей Казался иногда нѣжнѣй. И съ легковѣрнымъ ослѣпленъемъ Опять любовникъ молодой Бѣжалъ за милой суетой. XXIV. За что жъ виновнѣе Татьяна? За то ль, что въ милой простотѣ Она не вѣдаетъ обмана Ж вѣритъ избранной мечтѣ? За то хь, что любитъ безъ искусства, Послушная влеченью чувства, Что такъ довѣрчива она, Что отъ небесъ одарена Воображеньемъ мятежнымъ, Умомъ и волею живой, И своенравной головой, И сердцемъ пламеннымъ и нѣжнымъ? Уже ли не простите ей Вы легкомыслія страстей? XXV. Кокетка судитъ хладнокровно; Татьяна любитъ не шутя, И предается безусловно Любви, какъ милое дитя. — 80 — Не говоритъ она: отложимъ — Любви мы цѣну тѣмъ умножимъ, Вѣрнѣе въ сѣти заведемъ; Сперва тщеславіе кольнемъ Надеждой, тамъ недоумѣньемъ Измучимъ сердце, а потомъ Ревнивымъ оживимъ огнемъ; А то, скучая наслажденьемъ, Невольникъ хитрый изъ оковъ Всечасно вырваться готовъ. XXVI. Еще предвижу затрудненье : Родной земли спасая честь, Я долженъ буду, безъ сомнѣнья, Письмо Татьяны перевесть. Она по-Русски плохо знала, Журналовъ нашихъ не читала, И выражалася съ трудомъ На языкѣ своемъ родномъ, Ж такъ писала ио-Французски . . Что дѣлать! повторяю вновь: Донынѣ дамская любовь Не изъяснялася по-Русски, Донынѣ гордый нашъ языкъ Ел> почтовой прозѣ не привыкъ. — 81 — XXVII. Я знаю : дамъ хотятъ заставить Читать по -Русски. Право, страхъ! Могу ли ихъ себѣ представить Съ Благонамѣреннымъ въ рукахъ! Я шлюсь на васъ, мои поэты! Не правда ль: милые предметы, Которымъ за свои грѣхи Писали втайнѣ вы стихи, Которымъ сердце посвящали, Не всѣ ли, Русскимъ языкомъ Владѣя слабо и съ трудомъ, Его такъ мило искажали, П въ ихъ устахъ языкъ чужой Не обратился ли въ родной? XXVIII. Не дай мнѣ Богъ сойтись на Иль при разъѣздѣ на крыльцѣ — Съ семинаристомъ въ желтой шалѣ, Иль съ академикомъ въ чепцѣ ! Какъ устъ румяныхъ безъ улыбки, Безъ грамматической ошибки Я Русской рѣчи не люблю. Выть можетъ, . на бѣду мою, Красавицъ новыхъ поколѣнье, 6 — 82 — Журналовъ внявъ молящій гласъ, Къ грамматикѣ пріучитъ насъ; Стихи введутъ въ употребленье : Но я . . . кокое дѣло мнѣ? Я вѣренъ буду старинѣ. XXIX. Неправильный, небрежный лепетъ, Неточный выговоръ рѣчей По прежнему сердечный трепетъ Нроизведутъ въ груди моей; Раскаяться во мнѣ нѣтъ силы, Мнѣ галлицисмы будутъ милы, Какъ прошлой юности грѣхи, Какъ Богдановича стихи. Но полно. Мнѣ пора заняться Письмомъ красавицы моей; Я слово далъ, и что жъ? ей-ей Теперь готовъ ужъ отказаться. Я знаю: нѣжнаго Парни Перо не въ модѣ въ наши дни. XXX. Пѣвецъ Пировъ и грусти томной, Когда бъ еще ты былъ со мной, Я сталъ бы просьбою нескромной Тебя тревожить, милый мой, 83 Чтобъ на волшебные напѣБЫ Переложилъ ты страстной дѣвы Ііиоплеменныя слова. Гдѣ ты? приди: свои права. Передаю тебѣ съ поклономъ . . . Но посреди иечальныхъ скалъ, Отвыкнувъ сердцемъ отъ похвалъ, Одинъ подъ Финскимъ небосклономъ Онъ бродитъ, и душа его Не слышитъ горя моего. XXXI. Письмо Татьяны предо мною; Его я свято берегу, Читаю съ тайною тоскою И начитаться не могу. Кто ей внушалъ и эту нѣжность, И словъ любезную небрежность? Кто ей внушалъ умильный вздор ъ, Безумный сердца разговоръ, Ж увлекательный, и вредный? Я не могу понять. Но вотъ Неполный, слабый переводъ, Съ живой картины списокъ блѣдный^ Или разыгранный Фрейшицъ Перстами робкихъ ученицъ. 6* — 84 — Письмо Татьяны къ Онѣгину. „Я къ вамъ пишу — чего же болѣ? Что я могу еще сказать? Теперь, я знаьо, въ вашей волѣ Меня презрѣньемъ наказать. Но вы, къ моей несчастной долѣ Хоть каплю жалости храня, Бы не оставите меня. Сначала я молчать хотѣла; Повѣрьте: моего стыда Вы не узнали бъ никогда, Когда бъ надежду я имѣла Хоть рѣдко, хоть въ недѣлю разъ, Въ деревнѣ нашей видѣть васъ, Чтобъ только слышать ваши рѣчи, Вамъ слово молвить, и потомъ Все думать, думать объ одномъ И день и ночь до новой встрѣчи. Но говорятъ, вы нелюдимъ; Въ глуши, въ деревнѣ, все вамъ скучно, А мы . . . ничѣмъ мы не блестимъ, Хоть вамъ и рады простодушно. Зачѣмъ вы посѣтили насъ? Въ глуши забытаго селенья Я никогда не знала бъ васъ, Не знала бъ горькаго мученья. Души неопытной волненья Смиривъ со временемъ (какъ знать?), — 85 — По еердцу я нашла бы друга, Была бы вѣрная супруга И добродѣтельная мать. „Другой! . . . Нѣтъ, никому на свѣтѣ Не отдала бы сердца я! То въ вышнемъ суждено совѣтѣ . . . То воля Неба: — я твоя; Вся жизнь моя была залогомъ Свиданья вѣрнаго съ тобой; Я знаю, ты мнѣ посланъ Богомъ До гроба ты хранитель мой . . . Ты въ сновидѣньяхъ мнѣ являлся; Незримый, ты мнѣ былъ ужъ милъ, Твой чудный взглядъ меня томилъ, Въ душѣ твой голосъ раздавался Давно . . . нѣтъ, это былъ не сонъ ! Ты чуть вошелъ, я вмигъ узнала, Вся обомлѣла, запылала, И въ мысляхъ молвила: вотъ онъ! Не правда ль? я тебя слыхала: Ты говорилъ со мной въ тиши, Когда я бѣднымъ помогала, Или молитвой услаждала Тоску волнуемой души? И въ это самое мгновенье Не ты ли, милое видѣнье, Въ прозрачной темнотѣ мелькнулъ^ Приникнулъ тихо къ изголовью? — 86 — Не ты ль, съ отрадой и любовью, Слова надежды мнѣ шеннулъ? Кто ты: мой Ангелъ ли хранитель, Или коварный искуситель? Мои сомнѣнья разрѣши. Быть можетъ, это все пустое, Обманъ неопытной души! И суждено совсѣмъ иное. . . . Но такъ и быть! Судьбу мою Отнынѣ я тебѣ вручаю, Передъ тобою слезы лью, Твоей защиты умоляю. . . . Вообрази: я здѣсь одна, Никто меня не поиимаетъ; Разсудокъ мой изнемогаетъ, И молча гибнуть я должна. Я жду тебя: единымъ взоромъ Надежды сердца оживи, Иль сонъ тяжелый перерви, Увы, заслуженнымъ укоромъ! ,, Кончаю! страшно перечесть . . . Стыдомъ и страхомъ замираю . . . Но мнѣ порукой ваша честь, И смѣло ей себя ввѣряю. . . ." XXXII. Татьяна то вздохнетъ, то охнетъ; Письмо дрожитъ въ ея рукѣ; 87 Облатка розовая сохнетъ На воспалеинохмъ языкѣ. Къ плечу головушкой склонилась. Сорочка легкая спустилась Съ ея прелестнаго плеча. Но вотъ ужъ луннаго луча Оіянье гасиетъ. Тамъ долина Сквозь паръ яснѣетъ. Тамъ потокъ Засеребрился; тамъ рожокъ Пастушій будитъ селянина. Вотъ утро; встали всѣ давно: Моей Татьянѣ все равно. XXXIII. Она зари не замѣчаетъ, Сидитъ съ поникшею главой, И на письмо не напираетъ Своей печати вырѣзной. Но, дверь тихонько отпирая, Ужъ ей Филипьевна сѣдая Приноситъ на подносѣ чай. — Пора, дитя мое, вставай: Да ты, красавица, готова! О пташка ранняя моя! Вечоръ ужъ какъ боялась я! Да, слава Богу, ты здорова! Тоски ночной и слѣду нѣтъ, Лице твое какъ маковъ цвѣтъ. — — 88 — XXXIV. „Ахъ! няня, сдѣлай одолженье . . ." — Изволь, родная, прикажи ! „Не думай . . . право . . . подозрѣнье . Но видишь . . . Ахъ! не откажи." — Мой другъ, вотъ Богъ тебѣ порука. „И такъ пошли тихонько внука Съ запиской этой къ О' . . . къ тому . , Къ сосѣду , . . да велѣть ему, Чтобъ онъ не говорилъ ни слова, Чтобъ онъ не называлъ меня . . ." — Кому-же, милая моя ? Я нынче стала безтолкова. Кругомъ сосѣдей много есть: Куда мнѣ ихъ и перечесть. — XXXV. „Какъ недогадлива ты, няня!" — Сердечной другъ, ужъ я стара, Стара; тупѣетъ разумъ, Таня; А то, бывало, я востра: Бывало, слово барской воли ... — „Ахъ, няня, няня! до того ли? Что нужды мнѣ в*ь твоемъ умѣ? Ты видишь, дѣло о письмѣ Къ Ояѣгину." — Ну дѣло, дѣло. 89 Не гнѣвайся, душа моя, Ты знаешь, непонятна я . . . Да что жъ ты снова поблѣднѣла? — „Такъ, няня, право ничего. Пошли же внука своего. " XXXVI. Но день протекъ, и нѣтъ отвѣта. Другой наеталъ: все нѣтъ, какъ нѣтъ. Блѣдна какъ тѣнь, съ утра одѣта, Татьяна ждетъ: когда жъ отвѣтъ? Пріѣхалъ Ольгинъ обожатель. „Скажите: гдѣ же вашъ пріятель?" Ему вопросъ хозяйки былъ : „Онъ что-то насъ совсѣмъ забыдъ." Татьяна, вспыхнувъ, задрожала. — Сегодня быть онъ обѣщалъ, Старушкѣ Ленской отвѣчалъ: Да видно почта задержала. — Татьяна потупила взоръ, Какъ будто слыша злой укоръ. XXXVII. Смеркалось; на столѣ, блистая, Шипѣлъ вечерній самоваръ, Китайскій чайникъ нагрѣвая; Подъ нимъ клубился легкій паръ. — 90 — Разлитый Ольгиной рукою, По чашкамъ темною струею Уже душистый чай бѣжалъ, И сливки мальчикъ иодавалъ; Татьяна предъ окномъ стояла. На стекла хладныя дыша, Задумавшись, моя душа, Прелестнымъ пальчикомъ писала На отуманенномъ стеклѣ Завѣтный вензель О да Е. XXXVIII. И между тѣмъ душа въ ней ныла, И слезъ былъ полонъ томный взоръ. Вдругъ топотъ! . . . кровь ея застыла. Вотъ ближе! скачутъ ... и на дворъ Евгеній. ,,Ахъ!" и легче тѣни Татьяна прыгъ въ другія сѣни, Съ крыльца на дворъ, и прямо въ садъ; Летитъ, летитъ; взглянуть назадъ Не смѣетъ; мигомъ обѣжала Куртины, мостики, лужокъ, Аллею къ озеру, лѣсокъ, Кусты сирень переломала, По цвѣтникамъ летя къ ручью, И задыхаясь на скамью — 91 — XXXIX. Упала . . . „Здѣсь онъ! здѣсь Евгеній! О Боже! что подумалъ онъ!" Въ ней сердце, полное мученій, Хранитъ надежды темный сонъ; Она дрожитъ и жапомъ пышитъ. И ждетъ: нейдетъ ли? Но не слышитъ. Въ саду служанки на грядахъ Сбирали ягоды въ кустахъ И хоромъ по наказу пѣли, (Наказъ, основанный на томъ, Чтобъ барской ягоды тайкомъ, Уста лукавыя не ѣли, И пѣньемъ были заняты: Затѣя сельской остроты!). ІЪьсня дѣвушепъ. „Дѣвицы, красавицы, Душеньки, подруженьки, Разыграйтесь, дѣвицы, Разгуляйтесь, ми лыя ! Затяните пѣсенку, Пѣсенку завѣтную, Заманите молодца Къ хороводу нашему. Какъ заманимъ молодца, Какъ завидимъ издали, — 92 — Разбѣжимтесь, милыя, Закидаемъ вишеньемъ, Вишеньемъ, малиною. Красною смородиной. Не ходи подслушивать Пѣсенки завѣтныя, Не ходи подсматривать Игры наши дѣвичьи. хъ. Онѣ поютъ, и съ небреженьемъ Внимая звонкій голосъ ихъ, Ждала Татьяна съ нетерпѣнъемъ, Чтобъ трепетъ сердца въ ней затихъ, Чтобы прошло ланитъ пыланье; — Но въ персяхъ то же трепетанье, И не проходитъ жаръ ланитъ, Но ярче, ярче лишь горитъ. Такъ бѣдный мотылекъ и блещетъ, Ж бьется радужнымъ крыломъ, Плѣненный школьнымъ шалуномъ; Такъ зайчикъ въ озими трепещетъ, Увидя вдругъ издалека Бъ кусты припадшаго стрѣлка. ХЫ. Но наконецъ она вздохнула И встала со скамьи своей; — 93 — . Поішга: но только повернула Въ аллею, прямо передъ ней, Блистая взорами, Евгеній Отоитъ подобно грозной тѣни, И какъ огнемъ обожжена Остановилася она. Но слѣдствія нежданной встрѣчи Сегодня, милые друзья, Пересказать не въ силахъ я: Мнѣ должно послѣ долгой рѣчи И погулять и отдохнуть: Докончу послѣ какъ нибудь. ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. Ьа тогаіе еві йапв 1а паіііге сіев сЪозез. ^ЕСКЕК. I. П. III. IV. V. VI. 23. VII. Чѣмъ меньше женщину мы любимъ, Тѣмъ легче нравимся мы ей, Ж тѣмъ ее "вѣрнѣе губимъ Средь обольстительныхъ сѣтей. Развратъ бывало хладнокровной Наукой славился любовной, Самъ о себѣ вездѣ трубя — Ж наслаждаясь не любя. Но эта важная забава Достойна старыхъ обезьянъ Хваленыхъ дѣдовскихъ времянъ: Ловласовъ обветшала слава Со славой красныхъ каблуковъ Ж величавыхъ париковъ. 95 VIII. Кому не скучно лицемѣрить, Различно повторять одно? Стараться важно въ томъ увѣрить, Въ чемъ всѣ увѣрены давно? Все тѣ же слышать возраженья; Уничтожать предразсужденья, Которыхъ не было и нѣтъ У дѣвочки въ тринадцать лѣтъ? Кого не утомятъ угрозы, Моленья, клятвы, мнимый страхъ, Записки на шести листахъ, Обманы, сплетни, кольца, слезы, Надзоры тетокъ, матерей, И дружба тяжкая мужей? IX. Такъ точно думалъ мой Евгеній. Онъ въ первой юности своей Былъ жертвой буйныхъ заблуждевій Іі необузданныхъ страстей. Привычкой жизни избалованъ, Однимъ на время очарованъ, Разочарованный другим ъ, Желаньемъ медленно томимъ, — 96 — Томимъ и вѣтренымъ успѣхомъ, Внимая въ шумѣ и въ тиши Роптанье вѣчное души, Зѣвоту подавляя смѣхомъ: Вотъ, какъ убшгъ онъ восемь лѣтъ, Утратя жизни лучшій цвѣтъ! X. Въ красавицъ онъ ужъ не влюблялся, А волочился какъ нибудь; Откажутъ — мигомъ утѣшался. Измѣнятъ — радъ былъ отдохнуть. Онъ ихъ искалъ безъ упоенья, А оставлялъ безъ сожалѣнья, Чуть помня ихъ любовь и злость. Такъ точно равнодушный гость На вистъ вечерній пріѣзжаетъ, Садится; кончилась игра, Онъ уѣзжаетъ со двора, Спокойно дома засыпаетъ, И самъ не знаетъ поутру, Куда поѣдетъ ввечеру. XI. Но, получивъ посланье Тани, Онѣгинъ живо тронутъ былъ: Языкъ дѣвическихъ мечтаній Въ немъ думы роемъ возмутилъ; 97 И вспомнилъ онъ Татьяны милой И блѣдный цвѣтъ, и видъ унылой; И въ сладостный, безгрѣшный сонъ Душою погрузился онъ. Быть можетъ, чувствій нылъ старинной Имъ на минуту овдадѣлъ ; Но обмануть онъ не хотѣлъ Довѣрчивость души невинной. Теперь мы въ садъ перелетимъ, Гдѣ встрѣтилась Татьяна съ нимъ. XII. Минуты двѣ они молчали, Но къ ней Онѣгинъ подошелъ И молвилъ: „Вы ко мнѣ писали, Не отпирайтесь. Я прочелъ Души довѣрчивой признанья, Любви невинной изліянья ; Мнѣ ваша искренность мила; Она въ волненье привела Давно умолкнувшія чувства; Но васъ хвалить я не хочу; Я за нее вамъ отплачу Признаньемъ также безъ искуства; Примите исповѣдь мою: Себя на судъ вамъ отдаю. 7 — 98 XIII. „Когда бы жизнь домашнимъ кругомъ Я ограничить захотѣлъ; Когда бъ мнѣ быть отцемъ, супругомъ Пріятный жребій повелѣлъ; Когда бъ семейственной картиной Плѣнился я хоть мигъ единой: То вѣрно бъ кромѣ васъ одной Невѣсты не искалъ иной. Скажу безъ блестокъ мадригальныхъ : Нашедъ мой прежній идеалъ, Я вѣрно бъ васъ одну избралъ Въ подруги дней моихъ печальныхъ, Всего прекраснаго въ залогъ, И былъ бы счастливъ . . . сколько могъі XIV. „Но я не созданъ для блаженства: Ему чужда душа моя; Напрасны ваши совершенства Ихъ вовсе не достоинъ я. Повѣрьте (совѣсть въ томъ порукой), Супружество намъ будетъ мукой. Я, сколько ни любилъ бы васъ, Привыкнувъ, разлюблю тотчасъ; — 99 — Начнете плакать : ваши слезы Не тронутъ сердца моего, А будутъ лишь бѣсить его. Судите жъ вы, какія розы Намъ заготовитъ Гименей И, можетъ быть, на много дней! XV. „Что можетъ быть на свѣтѣ хуже Семьи, гдѣ бѣдная жена Груститъ о недостойномъ мужѣ И днемъ и вечеромъ одна; Гдѣ скучный мужъ, ей цѣну зная (Судьбу однако жъ проклиная), Всегда нахмуренъ, молчаливъ, Сердитъ и холодно-ревнпвъ ! Таковъ я. И того ль искали Вы чистой, пламенной душой, Когда съ такою простотой, Съ такимъ умомъ ко мнѣ писали: Ужели жребій вамъ такой Назначенъ строгою судьбой? XVI. „Мечтамъ и годамъ не возврата; Не обновлю души моей . . . Я васъ люблю любовью брата И, можетъ быть, еще нѣжнѣй. — 100 — Послушайте жъ меня безъ гнѣва: Смѣнитъ не разъ младая дѣва Мечтами легкія мечты: Такъ деревцо свои листы Мѣняетъ съ каждою весною. Такъ видно небомъ суждено. Полюбите вы снова: по . . . Учитесь властвовать собою, Не всякой васъ, какъ ' я, пойметъ ; Къ бѣдѣ неопытность ведетъ." XVII. Такъ ироповѣдывалъ Евгеній. Сквозь слезъ не видя ничего, Едва дыша, безъ возражений, Татьяна слушала его. Онъ подалъ руку ей. Печально (Какъ говорится, машинально) Татьяна молча оперлась; Головкой томною склонясь, Пошла домой вкругъ огорода; Явились вмѣстѣ, и никто Не вздумалъ имъ пѣнять на то: Имѣетъ сельская свобода Свои счастливыя права, Какъ и надменная Москва. — 101 XVIII. Вы согласитесь, мой читатель, Что очень мило поступилъ Съ печальной Таней нашъ пріятель; Не въ первый разъ онъ тутъ явилъ Души прямое благородство, Хотя людей недоброхотство Въ немъ не щадило ничего. Враги его, друзья его (Что, можетъ быть, одно и тоже) Его честили такъ и сякъ. Враговъ имѣетъ въ мірѣ всякъ; Но отъ друзей спаси насъ, Боже! Ужъ эти мнѣ друзья, друзья! Объ нихъ недаромъ вспомнилъ я. XIX. А что: Да такъ. Я усыпляю Пустыя, черныя мечты; Я только въ скобкахъ замѣчаю, Что нѣтъ презрѣныой клеветы, На чердакѣ вралемъ рожденной И свѣтской чернью ободренной, Что нѣтъ не лѣ липы такой, Ни эпиграмы площадной, Которой бы вашъ другъ съ улыбкой, Въ кругу порядочныхъ людей. — 102 — Безъ всякой злобы и затѣй, Не повторшгъ стократъ ошибкой; А впрочемъ онъ за васъ горой: Онъ васъ такъ любитъ . . . какъ родной! XX. Гм ! гм ! Читатель благородной, Здорова ль ваша вся родня? Позвольте: можетъ быть, угодно Теперь узнать вамъ отъ меня, Что значатъ именно родные. Родные люди вотъ какіе: Мы ихъ обязаны ласкать, Любить, душевно уважать И, по обычаю народа, О Рождествѣ ихъ навѣщать, Или по почтѣ поздравлять, Чтобъ остальное время года Не думали о насъ они. . . . Ж такъ, дай Богъ имъ долги дни? XXI. За то любовь красавицъ нѣжныхъ Надѣжнѣй дружбы и родства: Надъ нею и средь бурь мятежныхъ Бы сохраняете права. — 103 — Конечно такъ. Но вихорь моды, Но своенравіе природы, Но мнѣнья свѣтскаго потокъ. . . . А милый полъ, какъ пухъ, легокъ, Къ тому жъ и мнѣнія супруга Для добродѣтельной жены Всегда почтенны быть должны; Такъ ваша вѣрная подруга Бываетъ вмигъ увлечена: Любовью шутитъ сатана. XXII. Кого жъ любить? Кому же вѣрить? Кто не измѣнитъ намъ одинъ? Кто всѣ дѣла, всѣ рѣчи мѣритъ Услужливо на нашъ аршинъ? Кто клеветы про насъ не сѣетъ? Кто насъ заботливо лелѣетъ? Кому порокъ нашъ не бѣда? Кто не наскучитъ никогда? Призрака суетный искатель, Трудовъ напрасно не губя, Любите самаго себя, Достопочтенный мой читатель ! Предметъ достойный: ничего Любезнѣй вѣрно пѣтъ его. 104 — XXIII. Что было слѣдствіемъ свиданья? Увы, не трудно угадать! Любви безумныя страданья Не перестали волновать Младой души, печали жадной; Нѣтъ, пуще страстью безотрадной Татьяна бѣдная горитъ; Ея постели сокъ бѣжитъ; Здоровье, жизни цвѣтъ и сладость, Улыбка, дѣвственный покой, Пропало все, что звукъ пустой, И меркнетъ милой Тани младость : Такъ одѣваетъ бури тѣнь Едва раждающійся день. XXIV. Увы, Татьяна, увядаетъ; Блѣднѣетъ, гаснетъ и молчитъ ! Ничто ея не занимаетъ, Ея души не ше.велитъ; Качая важно головою, Сосѣди шепчутъ межъ собою: Пора, пора бы замужч, ей ! ... Но полно. Надо мнѣ скорѣй Развеселить воображенье Картиной счастливой любви. — 105 — Невольно, милые мои. Меня стѣсняетъ сожалѣнье; Простите мнѣ: я такъ люблй) Татьяну милую мою! XXV. Часъ отъ часу плѣненный болѣ Красами Ольги молодой, Владиміръ сладостной ігеволѣ Предался полною душой. Онъ вѣчно съ ней. Въ ея покоѣ Они сидятъ въ потемкахъ двое: Они въ саду, рука съ рукой, Гуляютъ утренней норой; И что жъ? Любовью упоенный, Въ смятеныі нѣжнаго стыда. Онъ только смѣетъ иногда, Улыбкой Ольги ободренный, Развитымъ локономъ играть, Иль край одежды цаловать. XXVI. Онъ иногда читаетъ Олѣ Нравоучительный романъ, Въ которомъ авторъ знаетъ болѣ Природу, чѣмъ Шатобріанъ; — 106 — А между тѣмъ двѣ-три страницы (Пустыя бредни, небылицы, Опаеныя для сердца дѣвъ) Онъ пропускаетъ покраснѣвъ. Уединясь отъ всѣхъ далёко, Они надъ шахматной доской, На столъ облокотясь, порой Сидятъ, задумавшись глубоко, И Ленскій пѣшкою ладью Беретъ въ разсѣяньи свою. XXVII. Поѣдетъ ли домой: и дома Онъ занятъ Ольгою своей: Летучіе листки альбома Прилежно украшаетъ ей; То въ нихъ рисуетъ сельски виды, Надгробный камень, храмъ Киприды, Или на лирѣ голубка, Перомъ и красками слегка; То на листкахъ воспоминанья, Пониже подписи другихъ, Онъ составляетъ нѣжный стихъ, Безмолвный памятникъ мечтанья, Мгновенной думы легкій слѣдъ, Все тотъ же послѣ многихъ лѣтъ. — 107 — XXVIII. Конечно, вы не разъ видали Уѣздной барышни альбомъ, Что всѣ подружки измарали Съ конца, съ начала и кругомъ. Сюда, на зло правописанью, Стихи безъ мѣры, по преданью, Въ знакъ дружбы вѣрной внесены, Уменьшены, продолжены. На первомъ листикѣ встрѣчаешъ: (^тгёсгігея ѵоиз виг сез ѣаЫеіѣез; И подпись : і. а. ѵ. Аппеііе ; А на послѣднемъ прочитаешь: Кто любишь болѣе тебя, Пусть пишешь далѣе меня." XXIX. Тутъ непремѣшю вы найдете Два сердца, Факелъ и цвѣтки; Тутъ вѣрно клятвы вы прочтете Въ любви до гробовой доски; Какой нибудь пгитъ армейской Тутъ подмахнулъ стишокъ злодѣйской. Въ такой альбомъ, мои друзья, Признаться, радъ писать и я, Увѣренъ будучи душою, — 108 — Что всякой мой усердный вздоръ Заслужите благосклонный взоръ, И что потомъ съ улыбкой злою Не станутъ важно разбирать, Остро иль нѣтъ я могъ соврать. XXX. Но вы, разрозненные томы Изъ библіотеки чертей, Великолѣпные альбомы, Мученье модныхъ рифмачей, Вы, украшенные проворно Толстаго кистью чудотворной, Иль Баратынскаго перомть, Пускай сожжетъ васъ Божій громъ! Когда блистательная дама Мнѣ свой іп-диагіо подаетъ, И дрожь и злость меня беретъ, И шевелится эпиграма Во глубинѣ моей души. А мадригалы имъ пиши! XXXI. Не мадригалы Ленскій пишетъ Въ альбомѣ Ольги молодой; Его перо любовью дышитъ, Не хладной блещетъ остротой;* — 109 — Что ни замѣтитъ, ни услышитъ Объ Ольгѣ, онъ про то и пишетъ: И полны истины живой Текутъ элегіи рѣкой. Такъ ты, Языковъ вдохновенный, Въ иорывахъ сердца своего, Поешь, Богъ вѣдаетъ, кого, Ж сводъ элегій драгоцѣнный Представитъ нѣкогда тебѣ Всю повѣсть о твоей судьбѣ. XXXII. Но тише! Слышишь: Критикъ строгій Повелѣваетъ сбросить намъ Элегіи вѣнокъ убогій; И нашей братьѣ, риФмачамъ, Кричитъ: „Да перестаньте плакать, „И все одно и то же квакать, „Жалѣть о прежнемъ, о быломъ: „Довольно, — пойте о другомъ!" — Ты правъ, и вѣрно навіъ укажешь Трубу, личину и книжалъ, И мыслей мертвый капиталъ Отвсюду воскресить прикажешь: Не такъ ли, другъ? — Ничуть. Куда? „Пишите оды, господа, — 110 — XXXIII. „Какъ ихъ писали въ мощны годы. ,,Какъ было встарь заведено. . . ." — Однѣ торжественныя оды! И, полно, другъ, не все ль равно? Припомни, что сказалъ сатирикъ! Чужаго толка хитрый, лирикъ Ужели для тебя сноснѣй Унылыхъ нашихъ рифмачей? — ,,Но все въ элегіи ничтожно; Пустая цѣль ея жалка; Межъ тѣмъ цѣлъ оды высока И благородна. ..." Тутъ бы можно Поспорить намъ, но я молчу: Два вѣка ссорить не хочу. XXXIV. Поклонникъ славы и свободы, Въ волненьи бурныхъ думъ евоихъ, Владиміръ и писалъ бы оды, Да Ольга не читала ихъ. Случалось ли поэтамъ слезнымъ Читать въ глаза своимъ любезнымъ Свои творенья! Говорятъ, Что въ мірѣ выше нѣтъ наградъ. — 111 — Ж впрямъ, блаженъ любовникъ скромной, Читающій мечты своп Предмету пѣсень и любви, Красавицѣ пріятно-томной ! Блаженъ . . . хоть, можетъ быть, она Совсѣмъ инымъ развлечена. XXXV. Но я плоды моихъ мечтаній И гармоническихъ затѣй Читаю только старой няпѣ, Подругѣ юности моей; Да послѣ скучнаго обѣда, Ко мнѣ забредшаго сосѣда, Поймавъ неждано за полу, Душу трагедіей въ углу, Или (но это кромѣ шутокъ), Тоской и рифмами томимъ, Бродя надъ озеромъ моимъ, Пугаю стадо дикихъ утокъ: Внявъ пѣнью сладкозвучныхъ строФъ, Онѣ слетаютъ съ береговъ. XXXVI. XXXVII. А что жъ Онѣгинъг Кстати, братья! Терпѣнья вашего прошу: — 112 — Его вседневныя занятья Я вамъ подробно опишу, Онѣгинъ жшгъ анахоретомъ; Въ седьмомъ часу вставалъ онъ лѣтомъ Ж отправлялся налегкѣ Къ бѣгущей подъ горой рѣкѣ; Пѣвцу Гюльнары подражая, Сей Геллеепонтъ переплывалъ, Потомъ свой кофе выігивалъ, Плохой журналъ перебирая, Ж одѣвался. XXXVIII. XXXIX. Прогулки, чтенье, соыъ глубокой, Лѣсная тѣнь, журчанье струй, Порой бѣлянки черноокой Младой и свѣжій поцалуй, Уздѣ послушный конь ретивый, Обѣдъ довольно прихотливый, Бутылка свѣтлаго вина, Уединенье, тишина: Вотъ жизнь Онѣгина святая; И нечувствительно онъ ей Предался, красныхъ лѣтнихъ дней Въ безпечной нѣгѣ не считая, Забывъ и городъ и друзей И скуку праздничныхъ затѣй. — 113 — хъ. Но наше сѣверное лѣто, Каррикатура южныхъ зизіъ, Мелькнетъ и нѣтъ: извѣстно это, Хоть мы признаться не хотимъ. Ужъ рѣже солнышко блистало, Короче становился день, Лѣсовъ таинственная сѣнь Съ печальнымъ шумомъ обнажалась, Ложился на поля туманъ, Гусей крикливыхъ караванъ Тянулся къ югу: приближалась Довольно скучная пора — Стоялъ Ноябрь ужъ у двора. хы. Встаетъ заря во мглѣ холодной; На нивахъ шумъ работъ умолкъ; Съ своей волчихою голодной Выходитъ на дорогу волкъ; Его почуя, конь дорожный Храпитъ — и путникъ осторожный Несется въ гору во весь духъ; На утренней зарѣ пастухъ Не гонитъ ужъ коровъ изъ хлѣва, И въ часъ полуденный въ кружокъ 8 — 114 — Ихъ не зоветъ его рожокъ; Въ избушкѣ распѣвая, дѣва Прядетъ, и, зимнихъ другъ ночей, Трещитъ лучинка передъ ней. ХЫІ. И вотъ уже трещатъ морозы Ж серебрятся средь полей . . . (Читатель ждетъ ужъ риФмы розы: На, вотъ, возьми ее скорѣй!) Оирятнѣй моднаго паркета, Влистаетъ рѣчка, льдомъ одѣта. Мальчишекъ радостный народъ Коньками звучно рѣжетъ лёдъ; На красныхъ лапкахъ гусь тяжелый, Задумавъ плыть по лону водъ, Стунаетъ бережно на ледъ, Скользитъ и падаетъ; веселый Мелькаетъ, вьется первый снѣгъ, Звѣздамн падая на брегъ. хып. Въ глуши что дѣлать въ эту пору ? Гулять? Деревня той порой Невольно докучаетъ взору Однообразной наготой. . — 115 — Скакать верхомъ въ степи суровой? Но конь, притуплённой подковой Невѣрный зацѣшгяя ледъ, Того и жди, что упадетъ. Сиди подъ кровлею пустынной, Читай; вотъ Прадтъ, вотъ ТГ. 8соШ Не хочешь? Повѣряй расходъ, Сердись, иль пей, и вечеръ длинной Кой-какъ пройдетъ, и завтра тожъ, И славно зиму проведешь. хыѵ. Прямьшъ Опѣгииъ Чильдъ-Гарольдомъ Вдался въ задумчивую лѣнь : Со сна садится въ ванну со льдомъ; И послѣ, дома цѣлый день, Одинъ, въ расчеты погруженный, Тупымъ кіемъ вооруженный, Онъ на бильярдѣ въ два шара Ііграетъ съ самаго утра. Настанетъ вечеръ деревенски! : Бильярдъ оставленъ, кій забытъ. Передъ кампномъ столъ накрытъ; Евгеній ждетъ: вотъ ѣдетъ Ленскій На тройкѣ чалыхъ лошадей: Давай обѣдать поскорѣй! 8* — 116 — хъѵ. Бдовы Клико или Моэта Благословенное вино Въ бутылкѣ мерзлой для поэта На столъ тотчасъ принесено. Оно сверкаетъ Ипокреной; Оно своей игрой и пѣной (Подобіемъ того-сего) Меня плѣняло: за него Послѣдній бѣдный лептъ, бывало, Давалъ я, помните ль, друзья? Его волшебная струя Раждала глупостей не мало, А сколько шутокъ, и етиховъ, И споровъ, и веселыхъ сновъ! ХЬѴІ. Но измѣняетъ пѣной шумной Оно желудку моему, И я бордо благоразумной Ужъ нынче предпочелъ ему. Къ аи я больше неспособен^; Ли любовницѣ подобенъ Блестящей, вѣтреной, живой, И своенравной, и пустой . . . 11, Но ты. бордо, подобенъ другу. Который въ горѣ и въ бѣдѣ, Таварищъ завсегда, вездѣ, Готовъ намъ оказать услугу, Иль тихой раздѣлить досугъ. Да здравствуетъ бордо, пашъ другъ! ХЪѴІІ. Огонь потухъ; едва золою Подерыутъ уголь золотой; Едва замѣтною струею Віется паръ, и теплотой Каминъ чуть дышетъ. Дымъ изъ трубокъ Въ трубу уходитъ. Свѣтлыи кубок ъ Еще шипитъ среди стола. Вечерняя находитъ мгла . . . (Люблю я дружескія враки, И дружескій бокалъ вина Порою той, что названа Пора межъ волка и собаки, А почему, не вижу я). Теперь бесѣдуютъ друзья: ХЪѴІІІ. ,,Ну, что сосѣдки? Что Татьяна? Что Ольга рѣзвая твоя?" — 118 — — Налей еще мнѣ полстакана . . . Довольно., милый. . . . Вся семья Здорова; кланяться велѣли. Ахъ, милый, какъ похорошѣли У Ольги плечи, что за грудь! Что за душа! . . . Когда нибудъ Заѣдемъ къ нимъ; ты ихъ обяжешь; А то, мой другъ, суди ты самъ: Два раза заглянулъ, а тамъ Ужъ къ нимъ и носу не покажешь. Да вотъ . . . какой же я болванъ! Ты къ нимъ на той недѣлѣ званъ. — хых. „Я!" — Да, Татьяны именины Бъ субботу. Олинька и мать Белѣли звать, и нѣтъ причины Тебѣ на зовъ не пріѣзжать. — ,,Но куча будетъ тамъ народу И всякаго такого сброду . . .'" — И, никого, увѣренъ я! Кто будетъ тамъ? своя семья. Поѣдемъ, сдѣлай одолженье! Ну что жъ? — „Согласенъ.а — Какъ ты милъ! При сихъ словахъ онъ осушилъ Стаканъ, сосѣдкѣ прнпошепье, — 119 — Потомъ разговорился вновь Про Ольгу : такова любовь ! Онъ веселъ былъ. Чрезъ двѣ недѣли Назначенъ былъ счастливый срокъ: Ж тайны брачныя постели, И сладостной любви вѣнокъ Его восторговъ ожидали. Гимена хлопоты, печали, Зѣвоты хладная чреда Ему не снились никогда. Межъ тѣмъ какъ мы, враги Гимена, Въ домашней жизни зримъ одинъ Рядъ утомительныхъ картинъ, Романъ во вкусѣ ЛаФонтена . . . Мой бѣдный Ленскій, сердцемъ онъ Для оной жизни былъ рожденъ. ы Онъ былъ любимъ ... по крайней мѣрѣ Такъ думалъ онъ, и былъ счастливъ. Стократъ блаженъ, кто преданъ вѣрѣ, Кто, хладный умъ угомонивъ, Покоится въ сердечной нѣгѣ, Какъ пьяный путникъ на ночлегѣ, — 120 — Или, нѣжнѣй, какъ мотылекъ, Въ весенній впившійся цвѣтокъ; Но жалокъ тотъ, кто все предвидитъ, Чья не кружится голова, Кто всѣ движенья, всѣ слова Въ ихъ переводѣ ненавидитъ, Чье сердце опытъ остудилъ И забываться запретить! ГЛАВА ПЯТАЯ. О, не знай сихъ страшныхъ сновъ, Ты. моя Овѣтлана! Жуковскій. I. Въ тотъ годъ осенняя погода Стояла долго на дворѣ; Зимы ждала-ждала природа; Снѣгъ выпалъ только въ январѣ, На третье въ ночь. Проснувшись рано, Въ окно увидѣла Татьяна Поутру побѣлѣвшій дворъ, Куртины, кровли и заборъ ; На стекйахъ легкіе узоры, Деревья въ зимнемъ серебрѣ, Сорокъ веселыхъ на дворѣ И мягко устланныя горы Зимы блистательнымъ ковромъ: Все ярко, все бѣло кругомъ. 122 — П. Зима . . . Крестьянинъ торжествуя На дровняхъ обновляетъ путь; Его лошадка, снѣгъ почуя, Плетется рысью какъ нибудь; Бразды пушистыя взрывая, Летитъ кибитка удалая; Ямщикъ сидитъ на облучкѣ Въ тулупѣ, въ красномъ кушакѣ. Вотъ бѣгаетъ дворовый мальчикъ, Въ салазки жучку посадивъ, Себя въ коня преобразивъ; Шалуиъ ужъ заморозилъ пальчикъ: Ему и больно и смѣшно, А мать грозитъ ему въ окно . . . III. Но, можетъ быть, такого рода Картины васъ не привлекутъ: Все это низкая природа; Изящнаго немного тутъ. Согрѣтый вдохновенья богомъ, Другой поэтъ роскошнымъ слогомъ Живописалъ намъ первый снѣгъ Іі всѣ оттѣнки зимнихъ нѣгъ : Онъ васъ плѣнитъ, я въ томъ увѣренъ, Рисуя въ пламенныхъ стихахъ Іо — Прогулки тайныя въ саняхъ; Но я бороться не камѣренъ Ни съ нимъ покамѣстъ, ни съ тобой. Пѣвецъ Финляндки молодой! IV. Татьяна (Русская душою, Сама не зная почему), Съ ея холодною красою Любила Русскую зиму, На солыцѣ иней въ день морозной, И сани, и зарею поздной Сіянье розовыхъ снѣговъ, И мглу Крещенскнхъ вечеровъ. По старипѣ торжествовали Въ ихъ домѣ эти вечера: Служанки со всего двора Про барышень свопхъ гадали, И имъ сулили каждый годъ Мужьевъ военпыхъ и тюходъ. V. Татьяна вѣрила преданьямъ Простонародной старив ы, Іі снамъ, и карточнымъ гадакьямъ, И предсказаніямъ луны. — 124 — Ее тревожили примѣты; Таинственно ей всѣ предметы Провозглашали что нибудь, Предчувстія тѣснили грудь. Жеманный котть, на печкѣ сидя, Мурлыча, лапкой рыльцо мылъ: То несомнѣнный знакъ ей былъ, Что ѣдутъ гости. Вдругъ увидя Младой двурогой ликъ' луны На небѣ съ лѣвой стороны, VI. Она дрожала и блѣднѣла. Когда жъ падучая звѣзда По небу темному летѣла И разсыпалася: тогда Въ смятеньи Таня торопилась, Пока звѣзда еще катилась, Желанье сердца ей шепнуть. Когда случалось гдѣ нибудь Ей встрѣтить чернаго монаха, Иль быстрый заяцъ зіежъ нолей Перебѣгалъ дорогу ей: Не зная, что начать со страха, •Предчувствій горестныхъ полна, Ждала несчастья ужъ она. — 125 — VII. Что жъ? Тайну прелесть находила И въ самомъ ужасѣ она: Такъ насъ природа сотворила, Къ противорѣчію склонна. Настали святки. То-то радость ! Гадаетъ вѣтрегшая младость, Которой ничего не жаль, Передъ которой жизни даль Лежитъ свѣтла, необозрима, Гадаетъ старость сквозь очки У гробовой своей доски, Все потерявъ невозвратимо; И все равно : надежда имъ Лжетъ дѣтскимъ лепетомъ своимъ. VIII. Татьяна любопытнымъ взоромъ На воскъ потопленный глядитъ: Онъ чудно-вылиты мъ узоромъ Ей что-то чудное гласитъ; Изъ блюда, полнаго водою, Выходятъ кольца чередою; II вынулось колечко ей Подъ пѣсенку старинныхъ дней: „Тамъ мужички-то всѣ богатыі „Гребу тъ лопатой серебро; — 126 — „Кому поемъ, тому добро „И слава!" Но сулитъ утраты Сей пѣсші жалостный капѣвъ; Милѣй кошурка сердцу дѣвъ. IX. Морозна ночь; все небо ясно; Свѣтилъ небесныхъ дивный хоръ Течетъ такъ тихо, такъ согласно . . . Татьяна на широкій дворъ Въ открытомъ платьицѣ выходптъ, На мѣсяцъ зеркало наводитъ; Но въ темномъ зеркалѣ одна Дрожитъ печальная лупа . . . Чу . . . снѣгъ хруститъ . . . прохожій; дѣва Къ нему на цыпочкахъ летитъ, И голосокъ ея звучитъ Нѣжнѣй свирѣльнаго напѣва: Какъ ваше имя? Смотритъ онъ И отвѣчаетъ: АгаФОнъ. X. . Татьяна, но совѣту няни, Сбираясь ночью ворожить. Тихонько приказала въ банѣ На два прибора столъ накрыть; — 127 — Но стало страшно вдругъ Татьянѣ >ъ И я — при мысли о Свѣтланѣ, Мнѣ стало страшно — такъ и быть Съ Татьяной намъ не ворожить. Татьяна поясокъ шелковой Сняла, раздѣлась и въ постель Легла. Надъ нею вьется Лель, А подъ подушкою пуховой Дѣвичье зеркало лежитъ. Утихло все. Татьяна спитъ. XI. И снится чудный сопъ Татьянѣ : Ей снится, будто бы она Идетъ по снѣговой полянѣ, Печальной мглой окружена; Въ сугробахъ снѣжныхъ передъ нею Шумитъ, клубитъ волной . своею Кипучій, темный и сѣдой Потокъ не скованный зимой; Двѣ жердочки, склеены льдиной, Дрожащій гибельный мостокъ. Положены черезъ потокъ; И предъ шумящею пучиной, Недоумѣнія полна, Остановилася она. — 128 XII. Какъ на досадную разлуку, Татьяна ропщетъ на ручей; Не видитъ никого, кто руку Съ той стороны подалъ бы ей; Но вдругъ сугробъ зашевелился, И кто жъ изъ-подъ него явился? Большой взъерошенный медвѣдь; Татьяна: ахъі а онъ ревѣть, И лапу съ острыми когтями Ей протянулъ; она скрѣпясь Дрожащей ручкой оперлась, II боязливыми шагами Перебралась черезъ ручей; Пошла — и что жъ? медвѣдь за ней. XIII. Она, взглянуть назадъ не смѣя, Поспѣшный ускоряетъ шагъ; Но отъ косматаго лакея Не можетъ убѣжать никакъ; Кряхтя валитъ медвѣдь несносный, Предъ ними лѣсъ: недвижны сосны Въ своей нахмуренной красѣ; Отягчены ихъ вѣтви всѣ Клоками снѣга; сквозь вершины — 129 — % Осинъ, березъ и липъ нагихъ Сіяетъ лучъ свѣтплъ ночныхъ; Дороги нѣтъ; кусты, стремнины Метелью всѣ занесены, Глубоко въ снѣгъ погружены. XIV. Татьяна въ лѣсъ, медвѣдь за нею; Снѣгъ рыхлой по-колѣно ей; То длинный сукъ ее за шею Зацѣпитъ вдругъ, то изъ ушей Златыя серьги вырветъ силой; То въ хрупкомъ снѣгѣ съ ножки милой Увязнетъ мокрый башмачокъ; То выронитъ она платокъ; Поднять ей некогда; боится, Медвѣдя слышитъ за собой, И даже трепетной рукой Одежды край поднять стыдится; Она бѣжитъ, онъ все во слѣдъ; И силъ уже бѣжать ей нѣтъ. XV. Упала въ снѣгъ; медвѣдь проворно Ее хватаетъ и несетъ: Она безчувственно-покорна ; Не шевелится, не дохнетъ; 9 — 130 — I Онъ мчитъ ее лѣсной дорогой: Вдругъ межъ деревъ шалаінъ убогой; Кругомъ все глушь; отвсюду онъ Пустыннымъ снѣгомъ занесёнъ; И ярко свѣтится окошко, И въ шалашѣ и крикъ, и шумъ; Медвѣдь промолвилъ: здѣсъ мой кумъ: Погрѣйся у него немножко! И въ сѣни прямо онъ идетъ, И на порогъ ее кладетъ. XVI. Опомнилась, глядитъ Татьяна: Медвѣдя нѣтъ; она въ сѣнахъ: За дверью крикъ и звонъ стакана, Какъ на болынихъ похоронахъ; Не видя тутъ ни капли толку, Глядитъ она тихонько въ щелку, И что же! видитъ ... за столомъ Сидятъ чудовища кругомъ: Одинъ въ рогахъ съ собачьей мордой, Другой съ пѣтушьей головой, Здѣсь вѣдьма съ козьей бородой, Тутъ остовъ чопорный и гордой, Тамъ карла съ хвостикомъ, а вотъ Полу-журавль и полу-котъ. — 131 — XVII. Еще страшнѣй, еще чуднѣе: Вотъ ракъ верхомъ на паукѣ, Вотъ черепъ на гусиной шеѣ Вертится въ красномъ колпакѣ, Вотъ мельница въ присядку пляшетъ И крыльями трещитъ и машетъ; Лай, хохотъ, пѣнье, свистъ и хлопъ, Людская молвь и конскій топъ! Но что подумала Татьяна, Когда узнала межъ гостей Того, кто милъ^и страшенъ ей — Героя нашего романа! Онѣгинъ за столомъ сидитъ И въ дверь украдкою глядитъ. XVIII. Оьгъ знакъ подастъ, и всѣ хлопочутъ; Онъ пьетъ, всѣ пьютъ и всѣ кричатъ ; Онъ засмѣется, всѣ хохочутъ; Нахмуритъ брови, всѣ молчатъ; Онъ тамъ хозяинъ : это ясно. И Танѣ ужъ не такъ ужасно, И любопытная, теперь Немного растворила дверь . . . Вдругъ вѣтеръ дунулъ, загашая Огонь свѣтильниковъ ночныхъ; 9* — 132 — Смутилась шайка домовыхть ; Онѣгинъ, взорами сверкая, Изъ-за стола гремя встаетъ; Всѣ встали: онъ къ дверямъ идетъ. XIX. И страшно ей; и торопливо Татьяна силится бѣжать: Нельзя никакъ; нетерпѣливо Метаясь, хочетъ закричать: Не можетъ; дверь толкнулъ' Евгеній : Ж взорамъ адскихъ привидѣній Явилась дѣва; ярый смѣхъ Раздался дико: очи веѣхъ, Копыта, хоботы кривые, Хвосты хохлатые, клыки, Усы, кровавы языки, Рога и пальцы костяные, Все указуетъ на нее, Ж всѣ кричатъ: мое! мое! XX. Мое! сказалъ Евгеній грозно, Ж шайка вся сокрылась вдругъ; Осталася во тьмѣ морозной Младая дѣва съ нимъ самъ-другъ ; — 133 — Онѣгинъ тихо увлекаетъ Татьяну въ уголъ, и слагаетъ Ее на шаткую скамью, Ж клонитъ голову свою Къ ней на плечо; вдругъ Ольга входитъ. За нею Ленскій; свѣтъ блесну лъ; Онѣгинъ руку замахнулъ Ж дико онъ очами бродитъ, Ж незваныхъ гостей бранитъ: Татьяна чуть жива лежитъ. XXI. Споръ громче, громче : вдругъ Евгеній Хватаетъ длинный ножъ, и вмигъ Поверженъ Ленскій; страшно тѣни Сгустились: нестерпимый крикъ Раздался . . . хижина шатнулась . . . Ж Таня въ ужасѣ проснулась . . . Глядитъ, ужъ въ комнатѣ свѣтло; Въ окнѣ сквозь мерзлое стекло Зари багряный лучъ играетъ; Дверь отворилась. Ольга къ ней, Авровы сѣверной алѣй Ж легче ласточки, влетаетъ; „Ну", говоритъ: ,, скажи жъ ты мнѣ, Кого ты видѣла во снѣ?" — 134 — XXII. Но та, сестры не замѣчая, Въ постели съ книгою лежитъ, За листомъ листъ перебирая, И ничего не говоритъ. Хоть не являла книга эта Ни сладкихъ вымысловъ поэта, Ни мудрыхъ истинъ, ни картинъ: Но ни Виргилій, ни Расинъ, Ни Скоттъ, ни Байронъ, ни Сенека, Ни даже Дамскихъ Модъ Журналъ Такъ никого не занималъ : То былъ, друзья, Мартынъ Задека, Глава Халдейскихъ мудрецовъ, Гадатель, толкователь сновъ. ХХПІ. Сіе глубокое творенье Завезъ кочующій купецъ Однажды къ нимъ въ уединенье, И для Татьяны наконецъ Его разрозненной Мальвипой Онъ уступилъ за три съ полтиной, Въ придачу взявъ еще за нихъ Собранье басень площадныхъ, Грамматику, двѣ Петріады, Да Мармонтеля третій томъ. ■ — 135 — ртынъ Задека сталъ потомъ Любимецъ Тани . . . Онъ отрады Во всѣхъ печаляхъ ей даритъ, И безотлучно съ нею спитъ. XXIV. Ее тревожитъ сновидѣнье. Не зная, какъ его понять, Мечтанья страшнаго значенье Татьяна хочетъ отыскать. Татьяна въ оглавленьи краткомъ Находитъ азбучнымъ порядкомъ Слова: боръ, буря, воронъ, ель, Ежъ, мракъ, мостокъ, медвѣдь, метель, И прочая. Ея сомнѣній Мартынъ Задека не рѣшитъ; Но сонъ зловѣщій ей сулитъ Печальныхъ много приключеній. Дней нѣсколько она потомъ Все безпокоилась о томъ. XXV. Но вотъ багряною рукою Заря отъ утреннихъ долинъ Выводитъ съ солнцемъ за собою Веселый праздникъ именинъ. — 136 — І Съ утра домъ Лариной гостями Весь полонъ; цѣлыми семьями Сосѣди съѣхались въ возкахъ, Въ кибиткахъ, въ бричкахъ и въ саняхъ. Въ передней толкотня, тревога; Въ гостиной встрѣча новыхъ лицъ, Лай мосекъ, чмоканье дѣвицъ, Шумъ, хохотъ, давка, у порога Поклоны, шарканье гбетей, Кормилицъ крикъ и плачъ дѣтей. XXVI. Съ своей супругою дородной Пріѣхалъ толстый Пустяковъ; Гвоздинъ, хозяинъ превосходной, Владѣлецъ нищихъ мужиковъ; Скотинины, чета сѣдая, Съ дѣтьми всѣхъ возрастовъ, считая Отъ тридцати до двухъ годовъ; Уѣздный Франтикъ Пѣтушковъ; Мой братъ двоюродный, Буяновъ, Въ пуху, въ картузѣ съ козырькомъ (Какъ вамъ, конечно, онъ знакомъ), И отставной Совѣтникъ Фляновъ, Тяжелый сплетникъ, старый плутъ, Обжора, взяточникъ и шутъ. — 137 — XXVII. Съ семьей ПанФила Харликова Пріѣхалъ и мосье Трике, Острякъ, недавно изъ Тамбова, Въ очкахъ и въ рыжемъ парикѣ. Какъ истинный Французъ, въ карманѣ Трике привезъ куплетъ Татьянѣ На голосъ, знаемый дѣтьми: Кеѵеіііег ѵотіз, Ьеііе епсіогтіе. Межъ ветхихъ пѣсень альманаха Былъ напечатанъ сей куплетъ ; Трике, догадливый поэтъ, Его на свѣтъ явилъ изъ праха, И смѣло — вмѣсто Ьеііе №па — Поставилъ Ъеііе Татіапа. XXVIII. И вотъ изъ ближняго посада Созрѣвшихъ барышень кумиръ, Уѣздныхъ матушекъ отрада, Пріѣхалъ ротный командиръ; Вошелъ . . . Ахъ, новость, да какая! Музыка будетъ полковая! Полковникъ самъ ее послалъ. Какая радость: будетъ балъ! Дѣвчонки прыгаютъ заранѣ. — 138 — Но кушать подали. Четой Идутъ за столъ рука съ рукой. Тѣснятся барышни къ Татьянѣ; Мужчины противъ — и крестясь Толпа жужжитъ, за столъ садясь. XXIX. На мигъ умолкли разговоры; Уста жуютъ. Со всѣхъ сторонъ Гремятъ тарелки и приборы, Да рюмокъ раздается звонъ, Но вскорѣ гости понемногу Подъемлютъ общую тревогу; Никто не слушаетъ, кричатъ, Смѣются, спорятъ и пищатъ. Вдругъ двери настежъ. Яенскій входитъ И съ нимъ Онѣгинъ. „Ахъ, Творецъ!" Кричитъ хозяйка: ,,наконецъ!" Тѣснятся ГОСТИ; всякъ отводитъ Приборы, стулья поскорѣй; Зовутъ, сажаютъ двухъ друзей. XXX. Сажаютъ прямо противъ Тани, И, утренней луны блѣднѣй И трепетнѣй гонимой лани, Она темнѣющихъ очей — 139 — Не подымаетъ: пышетъ бурно Въ ней страстный жаръ ; ей душно, дурно ; Она привѣтствій двухъ друзей Не слышитъ; слезы изъ очей Хотятъ ужъ капать; ужъ готова Бѣдняжка въ обморокъ упасть: Но воля и разсудка власть Превозмогли. Она два слова Сквозь зубы молвила тишкомъ И усидѣла за столомъ. XXXI. Траги-нервическихъ явленій, Дѣвичьихъ обмороковъ, слезъ Давно терпѣть не могъ Евгеній: Довольно ихъ онъ перенесъ. Чудакъ, попавъ на пиръ огромной, Ужъ былъ сердптъ. Но, дѣвы томной Замѣтя трепетный порывъ, Съ досады взоры опустивъ, Надулся онъ, и негодуя, Поклялся Ленскаго взбѣсить И ужъ порядкомъ отомстить. Теперь, заранѣ торжествуя, Онъ сталъ чертить въ душѣ своей Каррикатуры всѣхъ гостей. 140 — XXXII. Конечно, не одинъ Евгеній Смятенье Тани видѣть могъ; Но цѣлью взоровъ и сужденій Бъ то время жирный былъ пирогъ (Къ несчастно, пересоленой); Да вотъ въ бутылкѣ засмоленой, Между жаркимъ и бланманже, Цимлянское несутъ уя;е; За нимъ строй рюмокъ узкихъ, длинныхъ, Пододныхъ таліи твоей, Зизи, кристаллъ Души моей, Предметъ стиховъ моихъ невинныхъ, Любви приманчивый фіялъ, Ты, отъ кого я пьянъ бывалъ! XXXIII. Освободясь отъ пробки влажной, Бутылка хлопнула; вино Шипитъ; и вотъ съ осанкой важной, Куплетомъ мучимый давно, Трике встаетъ; предъ нимъ собранье Хранитъ глубокое молчанье, Татьяна чуть жива; Трике, Къ ней обратясь съ листкомъ въ рукѣ, Запѣлъ Фальшивя. Плески, клики — 141 — Его иривѣтствуютъ. Она Пѣвцу присѣсть принуждена; Поэтъ же скромный, хоть великій, Ея здоровье первый пьетъ И ей кушгетъ передаетъ. XXXIV. Пошли привѣты, поздравлеиья; Татьяна всѣхъ благодаритъ. Когда же дѣло до Евгенья Дошло, то дѣвы томный видъ, Ея смущеніе, усталость Въ его душѣ родили жалость : Онъ молча поклонился ей, Но какъ-то взоръ его очей Былъ чудно-нѣженъ. Отъ того ли, Что онъ и вправду тронутъ былъ, Иль онъ кокетствуя шалилъ, Невольно ль, иль изъ доброй воли; Но взоръ сей нѣжность изъявить; Онъ сердце Тани оживилъ. XXXV. Гремятъ отдвинутые стулья; Толпа въ гостиную валитъ: Такъ пчелъ изъ лакомаго улья На ниву шумный рой летитъ, — 142 — Довольный праздничнымъ обѣдомъ, Сосѣдъ сопитъ передъ сосѣдомъ; Подсѣли дамы къ комельку; Дѣвицы шепчутъ въ уголку; Столы зеленые раскрыты : Зовутъ задорныхъ игроковъ Бостонъ, и ломберъ стариковъ, ' И вистъ, донынѣ знаменитый, Однообразная семья, ' Всѣ жадной скуки сыновья. XXXVI. Ужъ восемь роберовъ сыграли Герои виста; восемь разъ Они мѣста перемѣняли; И чай несутъ. Люблю я часъ Опредѣлять обѣдомъ, чаемъ И ужшюмъ. Мы время знаемъ Бъ деревнѣ безъ болынихъ суетъ: Желудокъ — вѣрный нашъ брегетъ; Ж, кстати, я замѣчу въ екобкахъ, Что рѣчь веду въ моихъ строФахъ Я столь же часто о пирахъ, О разныхъ кушапьяхъ и пробкахъ, Какъ ты, божественный Омиръ, Ты, тридцати вѣковъ кумиръ ! — 143 — XXXVII. Въ пирахъ готовъ я непослушно Съ твоимъ бороться божествомъ ; Но, признаюсь великодушно, Ты побѣдшгь меня въ другомъ; Твои свирѣпые герои, Твои неправильные бои, Твоя Киприда, твой Зевесъ Большой имѣетъ перевѣсъ Передъ Онѣгинымъ холоднымъ, Предъ сонной скукою полей, Передъ Истоминой моей, Предъ нашимъ восиитаньемъ моднымъ; Но Таня (присягну) милѣй Елены пакостной твоей. XXXVIII. Никто и спорить тутъ не станетъ, Хоть за Елену Менелай Сто лѣтъ еще не перестанетъ Казнить Фригійскій бѣдный край. Хоть вкругъ почтеннаго Пріама Собранья старпковъ Пергама, Ее завидя, вновь рѣшитъ : Правъ Менелай и правъ Паридъ. Что жъ до сраженій, то немного Я попрошу васъ подождать, — 144 — Извольте далѣе читать: Начала не судите строго ; Сраженье будетъ. Но солгу, Честное слово дать могу. XXXIX. Но чай несутъ: дѣвицы чинно Едва за блюдечки взялись, Вдругъ изъ-за двери въ залѣ длинной Фаготъ и Флейта раздались. Обрадованъ музыки громомъ, Оставя чашку чаю съ ромомъ, Парисъ окружныхъ городковъ, Подходитъ къ Ольгѣ Пѣтушковъ, Къ Татьянѣ Ленскій, Харликову, Невѣсту переспѣлыхъ лѣтъ, Беретъ Тамбовскій мой поэтъ, Умчалъ Буяцовъ Пустякову, И въ залу высыпали всѣ, И балъ блеститъ во всей красѣ. ХЪ. Въ началѣ моего романа (Смотрите первую тетрадь) ХоТѣлось въ родѣ мнѣ Альбана Балъ Петербургски? описать; — 145 — Но, развлеченъ пустымъ мечтаніемъ, Я занялся во с поминай ьемъ О ножкахъ мнѣ знакомыхъ дамъ. По вашнмъ узенькимъ слѣдамъ, О ножки, полно заблуждаться! Съ измѣной юности моей Пора мнѣ сдѣлаться умнѣй, Въ дѣлахъ и въ слогѣ поправляться, И эту пятую тетрадь Отъ отступление очищать. ХЫ. Однообразный и безумный, Какъ вихорь жизни молодой, Кружится вальса вихорь шумный; Чета мелькаетъ за четой. Къ минутѣ мщень приближаясь, Онѣгинъ, втайнѣ усмѣхаясъ, Подходитъ къ Ольгѣ. Быстро съ ней Вертится около гостей, Потомъ на стулъ ее сажаетъ, Заводитъ рѣчь о томъ, о семъ: Спустя минутѣ двѣ, потомъ Вновь съ нею вальсъ онъ продолжаетъ; Всѣ въ изумленыі. Ленскій самъ Не вѣритъ собственнымъ глазамъ. 10 — 146 ХЫІ. Мазурка раздалась. Бывало, Когда гремѣлъ мазурки громъ, Въ огромной залѣ все дрожало, Паркетъ трещалъ подъ каблукомъ, Тряслися, дребезжали рамы; Теперь не то : и мы, какъ дамы, Скользимъ но лаковымъ доскамъ. Но въ городахъ, по деревнямъ, Еще мазурка сохранила Первоначальныя красы : Припрыжки, каблуки, усы, Все тѣ же; ихъ не измѣнила Лихая мода, нашъ тиранъ, Недугъ новѣйшихъ Россіанъ. ХЕШ. Подковы, шпоры Пѣтушкова (Канцеляриста отставнаго) Стучатъ; Буянова каблукъ Такъ и ломаетъ полъ вокругъ; Трескъ, топотъ, грохотъ по порядку: Чѣмъ дальше въ лѣсъ, тѣмъ больше дровъ ; Теперь пошло на молодцовъ; Пустились, только не въ присядку. Ахъ, легче, легче: каблуки Отдавятъ дамскіе носки! 147 — ХЫѴ. Буяновъ, братецъ мой задорной, Къ герою нашему подвелъ Татьяну съ Ольгою: проворно Онѣгинъ съ Ольгою пошелъ; Ведетъ ее, скользя небрежно, И наклонясь ей шепчетъ нѣжно Какой-то пошлый мадригалъ, И руку жметъ — и запылалъ Въ ея лицѣ самолюбивомъ Румянецъ ярче. Ленскій мой Бее видѣлъ: вспыхну лъ, самъ не свой; Въ негодованіи ревнивомъ Поэтъ конца мазурки ждетъ И къ котильонъ ее зоветъ. хьѵ. Но ей нельзя. Нельзя? Но что же? Да Ольга слово ужъ дала Онѣгину. О, Боже, Боже! Что слышитъ онъ? Она могла. . . . Возможно ль? Чуть лишь изъ пеленокъ, Кокетка, вѣтреный ребенокъ! Ужъ хитрость вѣдаетъ она, Ужъ измѣнять научена! 10* — 148 — Не въ силахъ Ленскій снесть удара; Проказы женскія кляня, Выходитъ, требуетъ коня И скачетъ. Пистолетовъ пара. Двѣ пули — больше ничего — Вдругъ разрѣшатъ судьбу его. ГЛАВА ШЕСТАЯ. Ъа, зоио §іогпі пиЫІозі е Ьгеѵі Кавсе ипа §епІе а сиі Гтогіг поп <іо1е. Рете. Замѣтивъ, что Владиміръ скрылся, Онѣгинъ, скукой вновь гонимъ, Близъ Ольги въ думу погрузился, Довольный мщеніемъ своимъ. За нимъ и Олинька зѣвала, Глазами Ленскаго искала, И безконечный котильонъ Ее томилъ какъ тяжкій сонъ. Но конченъ онъ. Идутъ за ужинт». Постели стелютъ; для гостей Ночлегъ отводятъ отъ сѣней До самой дѣвичьей. Всѣмъ нуженъ Покойный сонъ. Онѣгинъ мой Одинъ уѣхалъ спать домой. 150 — П. Все успокоилось : въ гостиной Храпитъ тяжелый Пустяковъ Съ своей тяжелой половиной. Гвоздинъ, Буяновъ, Пѣтушковъ Ж Фляновъ, не совсѣмъ здоровой, На стульяхъ улеглись въ столовой. А на полу мосье Трике, Въ ФуФайкѣ, въ старомъ колпакѣ. Дѣвицы въ комнатахъ Татьяны Ж Ольги — всѣ объяты сномъ. Одна, печально подъ окномъ Озарена лучемъ Діаны, Татьяна бѣдная не спитъ И въ поле темное глядитъ. III. Его нежданымъ появленьемъ, Мгновенной нѣжностью очей Ж страннымъ съ Ольгой поведеньемъ До глубины души своей Она проникнута; не можетъ Никакъ понять его; тревожитъ Ее ревнивая тоска, Какъ будто хладная рука Ей сердце жметъ, какъ будто бездна Подъ ней чернѣетъ и шумитъ. ... . — 151 — „Погибну", Таня говорите; „Но гибель отъ него любезна. „Я не ропщу: зачѣмъ роптать? „Не можетъ онъ мкѣ счастья дать." IV. Впередъ, впередъ, моя исторья! Лице насъ новое зоветъ. Въ пяти верстахъ отъ Красногорья, Деревни Ленскаго, живетъ И здравствуетъ еще донынѣ, Въ Философической пустынѣ, Зарѣцкій, нѣкогда буянъ, Картежной шайки атаманъ, Глава повѣсъ, трибунъ трактирный, Теперь же добрый и простой Отецъ семейства холостой, Надежный другъ, помѣщикъ мирный И даже честный человѣкъ: Такъ исправляется нашъ вѣкъ. V. Бывало, льстивый голосъ свѣта Въ немъ злую храбрость выхвалялъ. Онъ, правда, въ тузъ изъ пистолета Въ пяти саженяхъ попадалъ. — 152 — И то сказать, что и въ сражены: Разъ въ настоящему упоекыі Онъ отличился, смѣло въ грязь Съ коня Калмыцкаго свалясь, Какъ зюзя пьяный, и Французамъ Достался въ плѣнъ драгой залогъ! Новѣйшій Регулъ, чести богъ, Готовый вновь предаться узамъ, Чтобъ каждымъ утромъ у Бери Въ долгъ осушать бутылки три. VI. Бывало, онъ трунилъ забавно, Умѣлъ морочить дурака И умнаго дурачить славно, Иль явно, иль изподтишка; Хоть и ему иныя штуки Не проходили безъ науки, Хоть иногда и самъ впросакъ Онъ попадался, какъ простакъ. Умѣлъ онъ весело поспорить, Остро и тупо отвѣчать, Порой расчетливо сзюлчать, Порой расчетливо повздорить, Друзей поссорить молодыхъ И на барьеръ поставить ихъ, — 153 — VII. Иль помириться ихъ заставить, Дабы позавтракать втроемъ, г И послѣ тайно обезславить Веселой шуткою, враньемъ! 8е<1 аііа іетрога! Удалость (Какъ сонъ любви, другая шалость) Проходитъ съ юностью живой. Какъ я сказалъ, Зарѣцкій мой, Подъ сѣнь черемухъ и акацій Отъ бурь укрывшись наконецъ, Живетъ какъ истинный мудрецъ, Капусту садитъ, какъ Горацій, Разводитъ утокъ и гусей И учитъ азбукѣ дѣтей. VIII. Онъ былъ не глупъ; и мой Евгеній, Не уважая сердца въ немъ, Любилъ и духъ его сужденій, И здравый толкъ о томъ, о семъ. Онъ съ удовольствіемъ, бывало, Видался съ нимъ; и такъ ни мало Поутру не былъ удивлёнъ, Когда его увидѣлъ онъ. Тотъ, послѣ перваго нривѣта, Прервавъ начатый разговоръ, — 154 — Онѣгину., осклабя взоръ, Вручилъ записку отъ поэта. Къ окну Онѣгинъ подошелъ Ж про себя ее прочелъ. IX. То былъ пріятный, благородной, Короткій вызовъ, иль картель: Учтиво, съ ясностью холодной Звалъ друга Ленскій на дуэль. Онѣгинъ съ перваго движенья, Къ послу такого порученья Оборотясь, безъ лишнихъ словъ Сказалъ, что онъ всегда готовъ. Зарѣцкій всталъ безъ объяснены; Остаться долѣ не хотѣлъ, Имѣя дома много дѣлъ, И тотчасъ вышелъ: но Евгеній Наединѣ съ своей душой Былъ недоволенъ самъ собой. X. И подѣломъ : въ разборѣ строгомъ, На тайный судъ себя призвавъ, Онъ обвинялъ себя во многомъ: Во иервыхъ, онъ ужъ былъ неправъ, — 155 — Что надъ любовью робкой, нѣжной Такъ подшутилъ вечоръ небрежно. А во вторыхъ, пускай ноэтъ Дурачится: въ осьмнадцать лѣтъ Оно простительно. Евгеній, Всѣмъ сердцемъ юношу любя, Былъ долженъ оказать себя Не мячикомъ предразсужденій, Не пылкимъ мальчикомъ, бойцомъ, Но мужемъ съ честью и еъ умомъ. XI. Онъ могъ бы чувства обнаружить, А не щетиниться, какъ звѣрь; Онъ долженъ былъ обезоружить Младое сердце. „Но теперь Ужъ поздно; время улетѣло . . . Къ Фому жъ, онъ мыслитъ, въ это дѣло Вмѣшался старый дуэлистъ; Онъ золъ, онъ сплетшись, онъ рѣчистъ . . Конечно: быть должно презрѣнье Цѣной его забавныхъ словъ; Но шопотъ, хохотня глупцовъ " И вотъ общественное мнѣнье! Пружина чести, нашъ кумиръ ! И вотъ, на чемъ вертится міръ! — 156 — XII. Кипя враждой нетерпѣливой, Отвѣта дома ждетъ поэтъ; И вотъ сосѣдъ велерѣчивой Привезъ торжественно отвѣтъ. Теперь ревнивцу то-то праздникъ ! Онъ все боялся, чтобъ проказникъ Не отшутился какъ нибудь, Уловку выдумавъ и грудь Отворотивъ отъ пистолета, Теперь сомнѣнья рѣшены: Они на мельницу должны Пріѣхать завтра до разсвѣта, Взвести другъ на друга курокъ И мѣтить въ ляжку иль въ високъ. XIII. Рѣшась кокетку ненавидѣть, Кипящій Ленскій не хотѣлъ Предъ поединкомъ Ольгу видѣть; На солнце, на часы смотрѣлъ, Махнулъ рукою напослѣдокъ — И очутился у сосѣдокъ. Онъ думалъ Олиньку смутить, Своимъ пріѣздомъ поразить; Не тутъ-то было: какъ и прежде, Навстрѣчу бѣднаго пѣвца — 157 — Пригнула Олинька съ крыльца, Подобна вѣтреной надеждѣ, Рѣзва, безпечна, весела, Ну точно та же, какъ была. XIV. „Зачѣмъ вечоръ такъ рано скрылись?*4 Былъ первый Олинькинъ вопросъ. Всѣ чувства въ Ленскомъ помутились, И молча онъ повѣсилъ носъ. Исчезла ревность и досада Предъ этой ясностію взгляда, Предъ этой нѣжной простотой, Предъ этой рѣзвою душой ! Онъ смотритъ въ сладкомъ умиленьѣ ! Онъ видитъ: онъ еще любимъ! Ужъ онъ, разскаяньемъ томимъ, Готовъ просить у ней прощенье, Трепещетъ, не находитъ словъ: Онъ счастливъ, онъ почти здоровъ . . . XV. XVI. XVII. И вновь задумчивый, унылый Предъ милой Ольгою своей, Владиміръ не имѣетъ силы Вчерашній день напомнить ей; ш — 158 — Онъ мыслитъ: ^буду ей спаситель; Не потерплю, чтобъ развратитель Огнемъ и вздоховъ и похвалъ Младое сердце искушалъ; Чтобъ червь презрѣнный, ядовитый Точилъ лилеи стебелекъ; Чтобы двухутренній цвѣтокъ Увялъ еще полураскрытый/ ' Все это значило, друзья: Съ пріятелемъ стрѣляюсь я. хѵш. Когда бъ онъ зналъ, какая рана Моей Татьяны сердце жгла! Когда бы вѣдала Татьяна Когда бы знать она могла, Что завтра Ленсреій и Евгеній Заспорятъ о могильной сѣни; Ахъ, можетъ быть, ея любовь Друзей соединила бъ вновь! Но этой страсти и случайно Еще никто не открывалъ. Онѣгинъ обо всемъ молчалъ; Татьяна изнывала тайно; Одна бы няня знать могла, Да не догадлива была. - 159 — XIX. Весь вечеръ Ленскій былъ разсѣянъ, То молчаливъ, то веселъ вновь; Но тотъ, кто музою взлелѣянъ, Всегда таковъ: нахмуря бровь, Садился онъ за клавикорды, И бралъ на нихъ одни аккорды; То, къ Ольгѣ взоры устремивъ, Шепталъ: не правда ль? я счастливъ. Но поздно; время ѣхать. Сжалось Въ немъ сердце, полное тоской; Прощаясь съ дѣвой молодой, Оно какъ будто разрывалось. Она глядитъ ему въ лицо. „Что съ вами?" — Такъ. — И на крыльцо. XX. Домой пріѣхавъ, пистолеты Онъ осмотрѣлъ, потомъ вложилъ Опять ихъ въ ящикъ, и раздѣтый При свѣчкѣ "Шиллера открылъ ; Но мысль одна его объемлетъ; Въ немъ сердце грустное не дремлетъ : Съ неизъяснимою красой Онъ видитъ Ольгу предъ собой. Владиміръ книгу закрываетъ, Беретъ перо; его стихи, — 160 — Полны любовной чепухи, Звучатъ и льются. Ихъ читаетъ Онъ вслухъ, въ лирическомъ жару, Какъ Д** пьяный на пиру. XXI. Стихи на случай сохранились; Я ихъ имѣю; вотъ они: „Куда, куда вы удалились, „ Весны моей златые дни? „Что день грядущій мнѣ готовитъ? „Его мой взоръ напрасно ловитъ, „Въ глубокой мглѣ таится онъ. „Нѣтъ нужды; правъ судьбы законъ. ,,Паду ли я, стрѣлой пронзенный, ,,Иль мимо пролетитъ она, ,,Все благо: бдѣнія и сна ,,Приходитъ часъ опредѣленный ; „Благословенъ и день заботъ, ,,Благословенъ и тьмы приходъ! XXII. „Блесиетъ заутра лучъ денницы „И заиграетъ яркій день; ,,А я, быть можетъ, я гробницы „Сойду въ таинственную сѣнь, ІОІ — „И^ память юггаго поэта „Поглотитъ медлепная Лета, „Забудетъ міръ меня; по ты „Придешь ли, дѣва красоты! „Слезу пролить падъ ранней урной „И думать: онъ меня любилъ, „Онъ мнѣ единой посвятилъ „Разсвѣтъ печальный жизни бурной ! . „.Сердечный другъ, желанный другъ, „Приди, приди: я твой супругъ! . . . XXIII. Такъ опъ писалъ темно и вяло (Что романтизмомъ мы зовёмъ, Хоть романтизма тутъ и мало Не вижу я; да что памъ въ томъ?) Ж наконецъ передъ зарёю, Склонясь усталой головою, Б а модпомъ словѣ иЬеалъ Тихонько Ленскій задремалъ; Но только соннымъ обаяньемъ Онъ позабылся, ужъ сосѣдъ Въ безмолвный входитъ кабитзтъ И будитъ Лѳнскаго воззваньемъ: „Пора вставать: седьмой ужъ часъ! „Онѣгипъ вѣрно ждетъ ужъ насъ." 11 — 162 — XXIV. щ Но ошибался онъ: Евгеній Спалъ въ это время мертвымъ сномъ. Уже рѣдѣютъ ночи тѣни Ж встрѣченъ Веснеръ пѣтухомъ ; Онѣгйнъ спитъ себѣ глубоко. Ужъ солнце катится высоко Ж перелетная метель , Блеститъ и вьется; но постель Еще Евгеній не покинулъ, Еще надъ нимъ летаетъ сонъ. Вотъ наконецъ проснулся онъ Ж полы завѣса раздвинулъ ; Глядитъ — и видитъ, что нора Давно ужъ ѣхать со двора. XXV. Онъ поскорѣй звокитъ. Ббѣгаетъ Къ нему слуга Французъ Гильо, Халатъ и туФли предлагаетъ Ж подаетъ ему бѣльё. Спѣшитъ Онѣгинъ одѣваться. Слугѣ велитъ приготовляться Съ нимъ вмѣстѣ ѣхать, и съ собой Бзять также ящикъ боевой. Готовы санки бѣговые. Онъ сѣлъ, на мельницу летлтъ. — 103 — Примчались. Онъ слугѣ велитъ Жепажа стволы роковые Нести за шшъ, а лошадямъ Отъѣхать въ поле къ двузіъ дубкамъ. XXVI. Опершись на плотину, Ленскій Давно нетерпѣливо ждалъ; Межъ тѣмъ, механикъ деревенски!, Зарѣцкій жорновъ осуждалъ. Идетъ Онѣгипъ съ извшіеньемъ. „Но гдѣ же, молвилъ съ изумленьемъ Зарѣцкій, гдѣ вашъ секундантъг" Въ дуэляхъ классикъ и педантъ, Любилъ методу оиъ изъ чувства, И человѣка растянуть Онъ позволялъ не какъ нибудь, Но въ строгихъ иравилахъ искусства, По всѣмъ преданьямъ старины (Что похвалить мы въ немъ должны). XXVII. „Мой секундантъг" сказалъ Евгеній: ,,Вотъ онъ: мой другъ, топвіепг Оаііііоі:. Я не предвижу возражений На представлеиіе мое: и* — 164 Хоть человѣ^ъ онъ неизвѣстный, Но ужъ конечно малый честный." Зарѣцкій губу закусилъ. Онѣгинъ Ленскаго сиросилъ: „Что жъ? начинать ?" — Начнемъ, пожалуй, Сказалъ Владиміръ. И пошли За мельницу. Пока въ дали Зарѣцкій нашъ и честный малый Вступили въ важный Договоръ, Враги стоятъ, нотупя взоръ. XXVIII. Враги! Давно ли другъ отъ друга Ихъ жажда крови отвела? Давно ль они часы досуга, Трапезу, мысли и дѣла Дѣлили дружно?. Нынѣ злобно, Врагамъ наслѣдственнымъ подобно, Какъ въ страшномъ, неионятномъ снѣ, Они другъ другу въ тпшинѣ Готовятъ гибель хладнокровно. . . . Не засмѣяться ль имъ, пока Не обагрилась ихъ рука, Не разойтиться ль полюбовно? . . . Но дико свѣтская вражда Боится должпаго стыда. 165 — XXIX. Ботъ пистолеты ужъ блеснули. Гремитъ о шомполъ молотокъ. Въ граненый стволъ уходятъ пули И щелкнулъ въ первый разъ курокъ. Ботъ порохъ струйкой сѣроватой На полку сыплется. Зубчатый, Надежно ввинченный кремень Взведенъ еще. За ближній пень Становится Гильо сзіущенный. Плащи бросаютъ два врага. Зарѣцкій тридцать два шага Отмѣршгъ съ точностью отмѣнной, Друзей развелъ но крайній слѣдъ, 11 каждый взялъ свой пистолет.ъ. XXX. ,, Теперь сходитесь/4 Хладнокровно, Еще не цѣля, два врага Походкой твердой, тихо, ровно Четыре перешли шага, Четыре смертныя ступени. Свой пистолетъ тогда Евгеній, Не преставая наступать, Сталъ первый тихо подымать. — 166 — Ботъ пять шаговъ еще ступили, Ж Ленекій, жмуря лѣвый глазъ, Сталъ также цѣлить — но какъ разъ Опѣгинъ выстрѣлйдъ . . . Пробили Часы урочные : поэтъ Ропяетъ молча пистолетъ. XXXI. На грудь кладетъ тихонько руку И падаетъ. Туманный взоръ Изображаетъ смерть, не муку. Такъ медленно по скату горъ, На солнцѣ искрами блистая, Спадаетъ глыба снѣговая. Мгновеннымъ холодомъ облитъ, Онѣгинъ къ юношѣ спѣшитъ, Глядитъ, зоветъ его . . . напрасно : Его ужъ нѣтъ. Младой нѣвецъ Нашелъ безвременный конецъ! Дохнула буря, цвѣтъ прекрасный Увялъ на утренней зарѣ»! . . . Потухъ огонь на алтарѣ ! XXXII. Недвижимъ омъ лежалъ, и страненъ Былъ томный миръ его чела. Подъ грудь онъ былъ навылетъ раненъ; Дымясь, изъ раны кровь текла. 161 Тому назадъ одно мгновенье, Бъ семъ сердцѣ билось вдохновенье, Вражда, надежда и любовь, Играла жизнь, кипѣла кровь: Теперь, какъ въ домѣ опустѣломъ, Все въ немъ и тихо, и темно; Замолкло навсегда оно. Закрыты ставни; окна мѣломъ Забѣлены. Хозяйки нѣтъ. А гдѣ, Богъ вѣсть; пропалъ и слѣдъ! хххш. Пріятио дерзкой эпиграмой Взбѣсить оплошпаго врага; Пріятно зрѣть, какъ онъ, упрямо Склонивъ бодливые рога, Невольно въ зеркало глядится II узнавать себя стыдится; Пріятпѣй, если онъ, друзья, Завоетъ сдуру : это я ! Еще пріятнѣе въ молчапьи Ему готовить честный гробъ, И тихо цѣлить въ блѣдный лобъ На благородномъ разстояпыі; Но отослать его къ отцамъ Едва ль пріятно будетъ вамъ! — 168 — XXXIV. Что жъ, если вашимъ шістолетомъ Сраженъ пріятель молодой, Нескромными взглядомъ, иль отвѣтомъ, Или бездѣлицей иной Басъ оскорбившій за бутылкой, Иль даже самъ, въ досадѣ пылкой, Васъ гордо вызвавших да бой, Скажите: вашею душой Какое чувство овладѣетъ, Когда недвижимъ, на землѣ, ТТредъ вами, съ смертью на челѣ, Онъ постепенно костенѣетъ, Когда онъ глухъ и молчаливъ На вашъ отчаянный призывъ? XXXV. Въ тоскѣ сердечныхъ угрызеній, Рукою стиснувъ пистолетъ, Глядитъ на Ленскаго Евгеній. ,,Ну, что жъ? убитъ", рѣшилъ сосѣдъ. Убитъ ! . . . Симъ страшнымъ восклицаньемъ Сраженъ, Онѣгипъ съ содроганьемъ Отходитъ и людей зоветъ. Зарѣцкій бережно кладетъ На сани трупъ оледенѣлый; Домой везетъ онъ страшный кладъ. — 169 — Ночуя мертваго, храпятъ И бьются кони, пѣной бѣлой Стальныя моютъ удила, И полетѣли какъ стрѣла. XXXVI. Друзья мои, вамъ жаль поэта:- Во цвѣтѣ радостныхъ надеждъ, Ихъ не свершивъ еще для свѣта, Чуть изъ младенческихъ одеждъ, Увялъ! гдѣ жаркое волненье, Гдѣ благородное стремленье И чувствъ и мыслей молодыхъ, Высокихъ, нѣжныхъ, удалыхъ? Гдѣ бурныя любви желанья, И жажда знаній и труда, И страхъ порока и стыда, И вы, завѣтныя мечтанья, Вы, призракъ жизни неземной, Вы, сны поэзіи святой! XXXVII. Быть можетъ, опъ для блага міра, Иль хоть для славы былъ рождёнъ; Его умолкнувшая лира Гремучій, непрерывный звонъ — 170 — Въ вѣкахъ поднять зіогла. Поэта, Быть можетъ, на ступеньяхъ свѣта Ждала высокая ступень. Его страдальческая тѣнь, Выть можетъ, унесла съ собою Святую тайну, и для насъ, Погибъ животворящій гласъ, Ж за могильною чертою Къ ней не домчится гимнъ временъ, Благословенія племеиъ. XXXVIII. XXXIX. А можетъ быть и то: поэта Обыкновенный ждалъ удѣлъ. Прошли бы юношества лѣта: Въ иемъ пылъ души бы охладѣлъ. Во многомъ онъ бы измѣнился, Разстался бъ съ музами, женился; Въ деревнѣ, счастлйвъ и богатъ, Носилъ бы стеганый халатъ; Узналъ бы жизнь па самомъ дѣлѣ, Подагру бъ въ сорокъ лѣтъ имѣлъ, Пилъ, ѣлъ, скучалъ, толстѣлъ, хирѣлъ. Ж иаконецъ въ своей постелѣ Скончался бъ посреди дѣтей, Плаксивыхъ бабъ и лекарей. — 171 — ХЬ. Но что бы пи было, читатель, Увы, любовішкъ молодой, Поэтъ, задумчивый мечтаталь, Убитъ пріятельской рукой ! Есть мѣсто: влѣво отъ селенья, Гдѣ жилъ иотомецъ вдохновенья, Двѣ сосны корнями срослись; Подъ ними струйки извились Ручья сосѣдствешюй долины. Тамъ пахарь любитъ отдыхать, Ж жницы въ волны погружать Приходятъ звонкіе кувшины; Тамъ у ручья въ тѣпи густой Поставленъ памятникъ простой. ХЫ. Подъ нимъ (какъ начинаетъ капать Весенній дождь на злакъ полей) Пастухъ, плетя свой пестрый лапоть, Поетъ про Волжскихъ рыбарей; И горожанка молодая, Въ деревнѣ лѣто провожая, Когда стремглавъ верхомъ она Несется по полямъ одна, Коня предъ нимъ остановляетъ, Ременный поводъ натянувъ, — 172 — И, Флеръ отъ шляпы отвернувъ, Глазами бѣглыми читаетъ Простую надпись, и слеза Туманитъ нѣжные глаза. ХЫІ. Ж шагомъ ѣдетъ въ чистомъ полѣ, Въ мечтанье погрузясь, она; Душа въ ней долго поневолѣ Судьбою Ленскаго полна; И мыслитъ: „что-то съ Ольгой стало? Въ ней сердце долго ли страдало, Иль скоро слезъ прошла пора? И гдѣ теперь ея сестра? И гдѣ жъ бѣглецъ людей и свѣта, Красавицъ модныхъ модный врагъ, Гдѣ этотъ пасмурный чудакъ, Убійца юнаго поэта ?" Со временемъ отчетъ я вамъ Подробно обо всемъ отдамъ; ХЫІІ. Но не теперь. Хоть я сердечно Люблю героя моего, Хоть возвращусь къ нему, конечно; Но мнѣ теперь не до него. 110 (о — Лѣта къ суровой прозѣ клонятъ, Лѣта шалунью риФму гонятъ, И я, со вздохомъ признаюсь. За ней лѣнивѣй волочусь. Перу старинной нѣтъ охоты Марать летучіе листы; Другія, хладныя мечты, Другія, строгія заботы И въ шумѣ свѣта и въ тиши Тревожатъ сонъ моей души. хыѵ. Позналъ я гласъ иныхъ желаній, Позналъ я новую печаль; Для иервыхъ нѣтъ мпѣ упованій, А старой мнѣ печали жаль. Мечты, мечты! гдѣ ваша сладость: Гдѣ? вѣчная къ ней риФма младость? Ужель и вправду, наконецъ, Увялъ, увялъ ея вѣпецъ! Ужель и впрямъ, и въ самомъ дѣлѣ, Безъ элегическпхъ затѣй, Весна моихъ промчалась дней (Что я шутя твердилъ доселѣ) г И ей ужель возврата нѣтъ? Ужель зінѣ скоро тридцать лѣтъ? — 174 — ХЪУ. Такъ, полдень мой насталъ, и нужно Мнѣ въ томъ сознаться, вижу я. Но, такъ и быть, простимся дружно, О юность легкая моя! Благодарю за наслажденья, За грусть, за милыя мученья, За шумъ, за бури, за пиры, За всѣ, за всѣ твои дары; Благодарю тебя. Тобою, Среди тревогъ и въ тишинѣ, Я насладился ... и вполиѣ; Довольно! Съ ясною душою Пускаюсь нынѣ въ новый путь Отъ жизни прошлой отдохнуть. ХЪУІ. Дай оглянусь. Простите жъ, сѣни, Гдѣ дни мои текли въ глуши, Исполненны страстей и лѣни И сновъ задумчивой души. А ты, младое вдохновенье, Волнуй мое воображенье, Дремоту сердца оживляй, Въ мой уголъ чаще прилетай, Не дай остыть душѣ поэта, Ожесточиться, очерствѣть, — і/о — И накоиецъ, окаменѣть Въ мертвящемъ упоенъи свѣта, Среди бездушныхъ гордецовъ, Среди блистательныхъ глупцовъ, ХЬУІІ. Среди лукавыхъ, малодушныхъ, ПХальныхъ, баловаішыхъ дѣтед, Злодѣевъ и смѣшііыхъ и скучяыхъ, Тупыхъ прпвязчпвыхъ судей, Среди кокетокъ богомолыіыхъ, Среди холопьевъ доброволыіыхъ, Среди вседневныхъ, модпыхъ сценъ, Учтивыхъ, ласковыхъ измѣнъ, Среди холод ныхъ приговоровъ Жестокосердной суеты, Среди досадной пустоты Расчетовъ, думъ и разговоровъ, Въ семъ омутѣ, гдѣ съ ваші я Купаюсь, милые друзья ! ГЛАВА СЕДЬМАЯ. Москва, Россіи дочь любима, Гдѣ равную тебѣ сыскать? Дмитріевъ. Какъ не любить родной Москвы? Баратынскій. Гоненье на Москву! что значитъ видѣть свѣтъ! Гдѣ жъ лучше? Гдѣ насъ нѣтъ. Грибоѣдовъ. Гонимы вешними лучами, Съ окрестныхъ горъ уже снѣга Сбѣжали мутными ручьями На потопленные луга. Улыбкой ясною природа Сквозь еонъ встрѣчаетъ утро года; Синѣя, блещутъ небеса. Еще прозрачные, лѣса Какъ будто пухомъ зеленѣютъ. — 177 — Пчело за данью полевой Летитъ изъ кельи восковой. Долины сохнутъ и пестрѣютъ; Стада шумятъ, и соловей Ужъ пѣлъ въ безмолвіи ночей. П. Какъ грустно мнѣ твое явленье. Весна, весна! пора любви! Какое томное волненье Въ моей душѣ, въ моей крови! Съ какимъ тяжелымъ умиленьемъ Я наслаждаюсь дуновеньемъ Въ лице мнѣ вѣющей весны На лонѣ сельской тишины! Или мнѣ чуждо наслажденье, И все, что радуетъ, живитъ, Все, что ликуетъ и блестптъ, Наводитъ скуку и томленье На душу зіертвую давно. И все ей кажется темно * III. Или, не радуясь возврату Погибшихъ осенью листовъ, Мы помнимъ горькую утрату, Внимая новый шумъ лѣсовъг • 12 — 178 — Или съ природой оживленной Сближаемъ думою смущенной Мы увяданье нашихъ лѣтъ, Которымъ возрожденья нѣтъ? Быть можетъ, въ мысли намъ приходитъ, Средь поэтическаго сна. Иная, старая весна, И въ трепетъ сердце намъ приводитъ Мечтой о дальней еторонѣ, О чудной ночи, о лунѣ. . . . IV. Ботъ время: добрые лѣнивцы, Э пику р ейцы-му др ецы, Вы, равнодушные счастливцы, Вы, школы Левшина птенцы, Вы, деревенскіе Пріамы, И вы, чувствительные дамы, Весна въ деревню васъ зоветъ, Пора тепла, цвѣтовъ, работъ, Пора гуляній вдохновенныхъ И соблазнительныхъ ночей. Въ поля, друзья! скорѣй, скорѣй, Въ каретахъ, тяжко нагруженныхъ, На долгихъ, иль на почтовыхъ, Тянитесь изъ заставъ градскихъ. — 179 — V. И вы, читатель благосклонный, Въ своей коляскѣ выписной, Оставьте градъ неугомонный, Гдѣ веселились вы зимой; Съ моею музой своенравной Пойдемте слушать шумъ дубравной Надъ безименною рѣкой, Въ деревнѣ, гдѣ Евгеній мой, Отшелъникъ праздный и унылой, Еще недавно жилъ зимой Въ сосѣдствѣ Тани молодой, Моей мечтательницы милой; Но гдѣ его теперь ужъ нѣтъ . . . Гдѣ грустный онъ оставилъ слѣдъ. VI. Межъ горъ, лежащихъ полукругомъ. Пойдемъ туда, гдѣ ручеекъ, Віясь, бѣжитъ зеленымъ лугомъ Къ рѣкѣ сквозь липовый лѣсокъ. Тамъ соловей, весны любовникъ, Всю ночь поетъ; цвѣтетъ шиповникъ, И слышенъ говоръ ключевой; Тамъ видѣнъ камень гробовой Въ тѣни двухъ сосенъ устарѣлыхъ. Пришельцу надпись говоритъ: 12* — 180 — „Владиміръ Ленскій здѣсь лежитъ, „Погибшій рано смертью смѣлыхъ, „Въ такой-то годъ, такихъ-то лѣтъ. „Покойся, юноша-поэтъ!" VII. На вѣтви сосны преклоненной, Бывало, ранній вѣтерокъ Надъ этой урною смиренной Качалъ таинственный вѣнокъ; Бывало, въ поздніе досуги Сюда ходили двѣ подруги, И на могилѣ, при лунѣ, Обнявшись плакали онѣ. Но нынѣ . . . памятникъ унылой Забытъ. Къ нему привычный слѣдъ Заглохъ. Вѣнка на вѣтви нѣтъ; Одинъ подъ нимъ сѣдой и хилой Пастухъ по прежнему поетъ, И обувь бѣдную плететъ. VIII. IX. X. Мой бѣдный Ленскій! Изнывая, Недолго плакала она. Увы! невѣста молодая Своей печали невѣрна. — 181 — Другой увлекъ ея вниманье, Другой успѣлъ ея страданье Любовной лестью усыпить, Уланъ умѣлъ ее плѣнить, Уланъ любимъ ея душою . . . И вотъ ужъ съ нимъ, предъ алтарёмъ, Она стыдливо подъ вѣнцомъ Стоитъ съ поникшей головою, Съ огнемъ въ потунленныхъ очахъ, Съ улыбкой легкой на устахъ. XI. Мой бѣдный Ленскій ! за могилой Бъ предѣлахъ вѣчности глухой, Смутился ли, пѣвецъ унылой, Измѣны вѣстью роковой? Или надъ Летой усыпленной, Поэтъ, безчувствіемъ блаженной, Ужъ не смущается ничѣмъ, И міръ ему закрытъ и нѣмъ? . . . Такъ, равнодушное забвенье За гробомъ ожидаетъ насъ. Враговъ, друзей, любовницъ гласъ Бдругъ молкнетъ. Про одно имѣнье Наслѣдниковъ сердитый хоръ Заводитъ непристойный споръ. — 182 XII. И скоро звонкій голосъ Оли Бъ семействѣ Лариныхъ умолкъ. Уланъ, своей невольникъ доли, Былъ долженъ ѣхать съ нею въ полкъ. Слезами горько обливаясь, Старушка, съ дочерью прощаясь, Казалось, чуть жива была; Но Таня плакать не могла : Лишь смертной блѣдностью покрылось Ея печальное лицо. Когда всѣ вышли на крыльцо, И все прощаясь суетилось Вокрухъ кареты молодыхъ, Татьяна проводила ихъ. • XIII. И долго, будто сквозь тумана, Она глядѣла имъ вослѣдъ . . . Ж вотъ одна, одна Татьяна! Увы! подруга столькихъ лѣтъ, Ея голубка молодая, Ея наперсница родная, Судьбою въ даль занесена, Съ ней навсегда разлучена. Какъ тѣнь, она безъ цѣли бродитъ; То смотритъ въ опустѣлый садъ . . . — 183 — Нигдѣ, ни въ чемъ ей нѣтъ отрадъ, II облегченья не находптъ Она подавленньшъ слезамъ, И сердце рвется пополамъ. XIV. II въ одиночествѣ жестокомъ Спльнѣе страсть ея горитъ, И объ Онѣгинѣ далекомъ Ей сердце громче говоритъ. Она его не будетъ видѣть; Она должна въ немъ ненавидѣть Убійцу брата своего. Поэтъ погибъ ... но ужъ его Никто не помнитъ; ужъ другому Его невѣста отдалась: Поэта память пронеслась Какъ дымъ по небу голубому. О немъ два сердца, можетъ быт^, Еще грустятъ ... на что грустить: XV. Былъ вечеръ. Небо меркло. Воды Струились тихо. Жукъ жужжалъ. Ужъ расходились хороводы. Ужъ за рѣкой дымясь пылалъ — 184 — Огонь рыбачій. Бъ полѣ чистомъ Луны при свѣтѣ серебристомъ Бъ свои мечты погружена, Татьяна долго шла одна; Шла, шла ... и вдругъ передъ собою Съ холма господекій видитъ домъ, Селенье, рощу подъ холмомъ И садъ надъ свѣтлою рѣкою. Она глядитъ — и сердце въ ней Забилось чаще и сильнѣй. XVI. Ее сомнѣнія смущаютъ: „Пойду ль впередъ, пойду ль назадъ? Его здѣсь нѣтъ. Меня не знаютъ . . . Взгляну на домъ, на этотъ садъ." И вотъ съ холма Татьяна сходитъ Едва дыша; кругомъ обводитъ Недоумѣнья полный взоръ . . . И входитъ на пустынный дворъ. Къ ней лая кинулись собаки. На крикъ испуганный ея Ребятъ дворовая семья Сбѣжалась шумно. Не безъ драки Мальчишки разгоняли псовъ, Бзявъ барышню подъ свой покровъ. — 185 — XVII. „Увидѣть барскій домъ нельзя ли: Спросила Таня. Поскорѣй Къ Анисьѣ дѣти побѣжали У ней ключи взять отъ сѣней. Анисья тотчасъ къ ней явилась, И дверь предъ ними отворилась, И Таня входитъ въ домъ пустой, Гдѣ жилъ недавно нашъ герой. Она глядитъ: забытый въ залѣ Кій на бильярдѣ отдыхалъ; На смятомъ канапе лежалъ Манежный хлыстикъ. Таня далѣ; Старушка ей: „а вотъ каминъ; Здѣсь баринъ сиживалъ одішъ. XVIII. „Здѣсь съ нимъ обѣдывалъ зимою Покойный Ленскій, нашъ сосѣдъ. Сюда пожалуйте, за мною. Ботъ это барскій кабинетъ; Здѣсь почивалъ онъ, кофе кушалъ, Прикащика доклады слушалъ И книжку поутру читалъ. . . . И старый баринъ здѣсь живалъ. Со мной, бывало,' въ воскресенье, — 186 — Здѣсь подъ окномъ, надѣвъ очки, Играть изволилъ въ дурачки. Дай Богъ душѣ его спасенье, А косточкамъ его покой Въ могилѣ, въ мать-землѣ сырой!" XIX. Татьяна взоромъ умиленнымъ Вокругъ себя на все глядитъ; И все ей кажется безцѣннымъ, Все душу томную живитъ Полумучительной отрадой : И столъ съ померкшею лампадой, И груда книгъ, и подъ окномъ Кровать, покрытая ковромъ, И видъ въ окно сквозь сумракъ лунной, Ж этотъ блѣдный полусвѣтъ, Ж лорда Байрона портретъ, Ж столбикъ съ куклою чугунной Подъ шляпой съ пасмурнымъ челомъ, Съ руками, сжатыми крестомъ. XX. Татьяна долго въ кельѣ модной Какъ очарована стоитъ. Но поздно. Вѣтеръ всталъ холодной. Темно въ долинѣ. Роща спитъ; - 187 — Надъ отуманенной рѣкою Луна сокрылась за горою, И пилигримкѣ молодой Пора, давно пора домой. И Таня, скрывъ свое волненье, Не безъ того, чтобъ не вздохнуть, Пускается въ обратный путь, Но прежде проситъ позволенья Пустынный замокъ навѣщать, Чтобъ книжки здѣсь одной читать. XXI. Татьяна съ ключницей простилась За воротами. Черезъ день Ужъ утромъ рано вновь явилась Она въ оставленную сѣнь, И въ молчаливомъ кабинетѣ, Забывъ на время все на свѣтѣ, Осталась наконецъ одна, И долго плакала она. Потомъ за книги принялася. Сперва ей было не до нихъ ; Но показался выборъ ихъ Ей страненъ. Чтенью предалася Татьяна жадною душой: И ей открылся міръ иной. — 188 — XXII. Хотя мы знаемъ, что Евгеній Издавна чтенья разлюбилъ, Однакожъ нѣсколько твореній Онъ изъ опалы исключилъ: Пѣвца Гяура и Жуана, Да съ нимъ еще два-три романа, Въ которыхъ отразился вѣкъ, И современный человѣкъ Изображенъ довольно вѣрно Съ его безнравственной душой, Себялюбивой и сухой, Мечтанью преданной безмѣрно, Съ его озлобленнымъ умомъ, Кипящимъ въ дѣйствіи пустомъ. XXIII. Хранили многія страницы Отмѣтку рѣзкую ногтей: Глаза внимательной дѣвицы Устремлены на нихъ живѣй. Татьяна видитъ съ трепетаньемъ, Какою мыслью, замѣчаньемъ, Бывалъ Онѣгинъ пораженъ, Въ чемъ молча соглашался онъ. На ихъ поляхъ она встрѣчаетъ Черты его карандаша, — 189 — Вездѣ Онѣгина душа Себя невольно выражаетъ, То краткимъ еловомъ, то креетомъ, То вопросительнымъ крючкомъ. XIV. И начинаетъ понемногу Моя Татьяна понимать Теперь яснѣе, слава Богу, Того, по комъ она вздыхать Осуждена судьбою властной: Чудакъ печальный и опасной, Созданье ада иль небесъ, Сей ангелъ, сей надменный бѣсъ, Что жъ онъ? ужели подражанье, Ничтожный призракъ, иль еще Москвичь въ Гарольдовомъ илащѣ, Чужихъ причудъ истолкованье, Словъ модныхъ полный лексиконъ? Ужъ не пародія ли онъ? XV, Ужель загадку разрѣшила? (Ужели слово найдено? Часы бѣгутъ; она забыла, Что дома ждутъ ее давно, — 190 — Гдѣ собралися два сосѣда И гдѣ объ ней идетъ бесѣда. „Какъ быть? Татьяна не дитя", Старушка молвила крехтя, „Вѣдь Олинька ея моложе. Пристроить дѣвушку ей-ей Пора; а что мнѣ дѣлать съ ней? Всѣмъ наотрѣзъ одно и тоже: Нейду. И все груститъ она, Да бродитъ по лѣсамъ одна." ХУІ. „Не влюблена ль она? — „Въ кого же? Буяновъ сватался — отказъ. Ивану Пѣтушкову — тоже. Гусаръ Пыхтинъ гостилъ у насъ; Ужъ какъ онъ Танею прельщался, Какъ мелкимъ бѣсомъ разсыпался! Я думала: пойдетъ авось; Куда! и снова дѣло врозь." „Что жъ? матушка, зачѣмъ же стало? Въ Москву, на ярмарку невѣстъ! Тамъ, слышно, много праздныхъ мѣстъ.а — Охъ, мой отецъ ! доходу мало. — „Довольно для одной зимы; Не то ужъ дамъ хоть я взаймы." — 191 — XXVII. Старушка очень полюбила Совѣтъ разумный и благой; Сочлась, и тутъ же положила Въ Москву отправиться зимой. И Таня слышитъ новость эту. На судъ взыскательному свѣту Представить ясныя черты Провинціальной простоты, И запоздалые наряды, И запоздалый складъ рѣчей! Московскихъ Франтовъ и цирцей Привлечь насмѣшливые взгляды! . О, страхъ ! нѣтъ, лучше и вѣрнѣй Въ глуши лѣсовъ остаться ей. XXVIII. Вставая съ первыми лучами, Теперь она въ поля спѣшитъ И умиленными очами Ихъ озирая говоритъ: „Простите, мирныя долины, И вы, знакомыхъ горъ вершины, И вы, знакомые лѣса! Прости, небесная краса, Прости, веселая природа! Мѣняю милый, тихій свѣтъ — 192 — На шумъ блистательныхъ суетъ! Прости жъ и ты, моя свобода! Куда, зачѣмъ стремлюся я? Что мнѣ сулитъ судьба моя?" XXIX. Ея прогулки длятся долѣ. Теперь то холзіикъ, то ручей Остановляютъ поневолѣ Татьяну прелестью своей. Она какъ съ давними друзьями, Съ своими рощами, лугами Еще бесѣдовать спѣшитъ. Но лѣто быстрое летитъ. Настала осень золотая. Природа трепетна, блѣдна, Какъ жертва, пышно убрана . . . Вотъ сѣверъ, тучи нагоняя, Дохнулъ, завылъ, и вотъ сама Идетъ волшебница зима. XXX. Пришла, разсыпалась, клоками Повисла на сукахъ дубовъ; Легла волнистыми коврами Среди полей, вокругъ холмовъ; — 193 — Брега съ недвижною рѣкою Сравняла пухлой пеленою; Блеснулъ морозъ. И рады мы Проказамъ матушки зимы. Не радо ей лишь сердце Тани. Нейдетъ она зиму, встрѣчать, Морозной пылью подышать, И первымъ снѣгомъ съ кровли бани Умыть лицо, плеча и грудь : Татьянѣ страшенъ зимній путь. XXXI. Отъѣзда день давно просроченъ; Проходитъ и послѣдній срокъ. Осмотрѣнъ, вновь обитъ, упроченъ Забвенью брошенный возокъ, Обозъ обычный, три кибитки Везутъ домашніе пожитки, Кастрюльки, стулья, сундуки, Варенье въ банкахъ, тюфяки, Перины, клѣтки съ пѣтухами, Горшки, тазы еѣ сеѣега Ну, много всякаго добра. И вотъ въ избѣ между слугами Поднялся шумъ, прощальный плачъ : Ведутъ на дворъ осьмнадцать клячъ. 13 — 194 — XXXII. Въ возокъ боярскій ихъ впрягаютъ; Готовятъ завтракъ повара; Горой кибитки нагружаютъ; Бранятся бабы, кучера. На клячѣ тощей и косматой Сидитъ Форрейторъ бородатой. Сбѣжалась челядь у воротъ Прощаться съ барами. И вотъ Усѣлись, и возокъ почтенный Скользя ползетъ за ворота. „Простите, мирныя мѣста! „Прости, пріютъ уединенный! „Увижу ль васъ? . . ." Ж слезъ ручей У Тани льется изъ очей. XXXIII. Когда благому просвѣщеныо Отдвинемъ болѣе гранйцъ, Со временемъ (по расчисленью ФилосоФическихъ таблицъ, Лѣтъ чрезъ пять сотъ) дороги вѣрно У насъ измѣнятся безмѣрно: Жоссе Россію здѣсь и тутъ Соединивъ пересѣкутъ; Мосты чугунные чрезъ воды Шагнутъ широкою дугой; — 195 — Раздвинемъ горы; подъ водой Пророемъ дерзостные своды, И заведетъ крещеный міръ На каждой станціи трактиръ. XXXIV. Теперь у насъ дороги плохи, Мосты забытые гніютъ, На станціяхъ клопы да блохи Заснуть минуты не даютъ; Трактировъ нѣтъ. Въ избѣ холодной Высокопарный, но голодной Для виду прейскурантъ виситъ И тщетный дразнитъ аппетитъ, Межъ тѣмъ, какъ сельскіе циклопы Передъ медлительнымъ огнемъ Россійскимъ лечатъ молоткомъ Издѣлье легкое Европы, Благословляя колеи И рвы отеческой земли. XXXV. За то зимы порой холодной Ъзда пріятна и легка. Какъ стихъ безъ мысли въ пѣснѣ модной, Дорога зимняя гладка. 13* — 196 — Автомедоны наши бойки, Неутомимы наши тройки, И версты, тѣша праздный взоръ, Въ глазахъ мелькаютъ какъ заборъ. Къ несчастью, Ларина тащилась, Боясь прогоновъ дорогихъ, Не на почтовыхъ, на своихъ, — И наша дѣва насладилась Дорожной скукою впоЛнѣ: Семь сутокъ ѣхали онѣ. XXXVI. Но вотъ ужъ близко. Передъ ними Ужъ бѣлокаменной Москвы, Какъ жаръ крестами золотыми, Горятъ старинныя главы. Ахъ, братцы! какъ я былъ доволенъ, Когда церквей и колоколень, Садовъ, чертоговъ полукругъ Открылся предо мною вдругъ! Какъ часто въ горестной разлукѣ, Въ моей блуждающей судьбѣ, Москва, я думалъ о тебѣ ! Москва .... какъ много въ этомъ звукѣ Для сердца Русскаго слилось ! Какъ много въ немъ отозвалось! — 197 — XXXVII. Вотъ, окруженъ своей дубравой, Петровскій замокъ. Мрачно онъ Недавнею гордится славой. Напрасно ждалъ Наиолеонъ, Послѣднимъ счастьемъ упоенной, Москвы колѣнопреклоненной Съ ключами стараго Кремля; Нѣтъ, не пошла Москва моя Къ нему съ повинной головою. Не праздникъ, не пріемный даръ, Она готовила пожаръ Нетерпѣливому герою. Отселѣ, въ думу погруженъ, Глядѣлъ на грозный пламень онъ. XXXVIII. Прощай, свидѣтель падшей славы, Петровскій замокъ. Ну! не стой, Пошолъ! Уже столпы заставы Бѣлѣютъ; вотъ ужъ по Тверской Возокъ несется чрезъ ухабы. Мелъкаютъ мимо будки, бабы, Мальчишки, лавки, Фонари, Дворцы, сады, монастыри, Бухарцы, сани, огороды, Купцы, лачужки, мужики, — 198 — Бульвары, башни, казаки. Аптеки, магазины моды, Балконы, львы на воротахъ И стаи галокъ на крестахъ. XXXIX. хъ. Въ сей утомительной нрогулкѣ Проходитъ часъ — другой, и вотъ У Харитонья въ переулкѣ Бозокъ предъ домомъ у воротъ Остановился. Къ старой теткѣ, Четвертый годъ больной въ чахоткѣ, Онѣ пріѣхали теперь. Имъ настежъ отворяетъ дверь Бъ очкахъ, въ изорванномъ каФтанѣ, Съ чулкомъ въ рукѣ, сѣдой Калмыкъ. Встрѣчаетъ ихъ въ гостинной крикъ Княжны, простертой на диванѣ. Старушки съ плачемъ обнялись, И восклицанья полились. хы. „Княжна, топ ап§е!" — РасЬеѣѣе! — „Алина !" — Кто бъ могъ подумать? — „Какъ давно V — Надолго ль? — „Милая! Кузина!" — Садись ! какъ это мудрено ! — 199 — Ей Богу, сцена изъ романа. . . . „А это дочь моя, Татьяна. " — Ахъ, Таня ! подойди ко мнѣ ; Какъ будто брежу я во снѣ . . . Кузина, помнишь Грандисона! — „Какъ, Грандисонъ? .... а, Грандисонъ! Да, помню, помню. Гдѣ же онъ?" — Въ Москвѣ, живетъ у Симеона; Меня въ сочельникъ навѣстилъ: Недавно сына онъ женилъ. ХЫІ. А тотъ ... но послѣ все раскажемъ. Не правда ль? Всей ея роднѣ Мы Таню завтра же покажемъ. Жаль, разъѣзжать нѣтъ мочи мнѣ; Едва-едва таскаю ноги. Но вы замучены съ дороги; Пойдемте вмѣстѣ отдохнуть . . . Охъ, силы нѣтъ . . . устала грудь . . . Мнѣ тяжела теперь и радость, Не только грусть . . . душа моя, Ужъ никуда негодна я. . . . Подъ старость жизнь такая гадость ... И тутъ, совсѣмъ утомлена Въ слезахъ раскашлялась она. — 200 — ХЫП. Больной и ласки іі веселье Татьяну трогаютъ; но ей Нехорошо на новосельѣ, Привыкшей къ горницѣ своей. Подъ занавѣскою шелковой Не спится ей въ постелѣ новой, И ранній звонъ колоколовъ, Предтеча утреннихъ трудовъ, Ее съ постели подымаете, Садится Таня у окна. Рѣдѣетъ сумракъ: но она Своихъ полей не различаете: Предъ нею незнакомый дворъ, Конюшня, кухня и заборъ. хыѵ. И вотъ: по родственнымъ обѣдамъ Развозятъ Таню каждый день — Представить бабушкамъ и дѣдамъ Ея разсѣянную лѣнь. Роднѣ, прибывшей издалеча, Повсюду ласковая встрѣча, И восклицанья, и хлѣбъ-соль. „Какъ Таня выросла ! Давно ль Я, кажется, тебя крестила ?" — А я 'гакъ на руки брала! — — 201 — „А я такъ за уши драла. " — А я такъ пряникомъ кормила! И хоромъ бабушки твердятъ: „Какъ наши годы-то летятъ!" хьѵ. Но въ нихъ невидно перемѣны; Все въ нихъ на старый образецъ: У тетушки княжны Елены Все тотъ же тюлевый чепецъ; Все бѣлится Лукерья Львовна, Все также лжетъ Любовь Петровна, Иванъ Петровичъ также глупъ, Семенъ Петровичъ также скупъ, У Пелагѣи Николавны Все тотъ же другъ, мосье Фішмушъ, И тотъ же шпицъ, и тотъ же мужъ; А онъ, все клуба членъ исправный, Все также смиренъ, также глухъ, И также ѣстъ и пьетъ за двухъ. ХЬѴІ. ♦ Ихъ дочки Таню обнимаютъ. Младыя граціи Москвы Сначала молча озираютъ Татьяну съ ногъ до головы; — 202 — Ее находятъ что-то странной, Провинциальной и жеманной, И что-то блѣдной и худой, А впрочемъ очень недурной; Потомъ, покорствуя природѣ, Дружатся съ ней, къ себѣ ведутъ, Цалуютъ, нѣжно руки жмутъ, Взбиваютъ кудри ей по модѣ, Ж повѣряютъ нараспѣвъ Сердечны тайны, тайны дѣвъ, хьѵп. Чужія и свои побѣды, Надежды, шалости, мечты. Текутъ невинныя бесѣды Съ прикрасой легкой клеветы. Потомъ, въ отплату лепетанья, Ея сердечнаго признанья Умильно требуютъ онѣ, Но Таня, точно какъ во снѣ, Ихъ рѣчи слышитъ безъ участья, Не понимаетъ ничего, И тайну сердца своего, Завѣтный кладъ и слезъ и счастья, Хранитъ безмолвно между тѣмъ, И имъ не дѣлится ни съ кѣмъ. — 203 — ХЬѴПІ. Татьяна вслушаться желаетъ Въ бесѣды, въ общій разговоръ: Но всѣхъ въ гостиной занимаетъ Такой безсвязный, пошлый вздоръ, Все въ нихъ такъ блѣдно, равнодушно; Они клевещутъ даже скучно; Въ безплодной сухости рѣчей, Распросовъ, сплетень и вѣстей, Не вспыхнетъ мысли въ цѣлы сутки, Хоть невзначай, хоть наобумъ; Не улыбнется томный умъ, Не дрогнетъ сердце, хоть для шутки. И даже глупости смѣшной Въ тебѣ не встрѣтишь, свѣтъ пустой! хых. Архивны юноши толпою На Таню чопорно глядятъ, И цро нее между собою Неблагосклонно говорятъ. Одинъ какой-то шутъ печальной, Ее находитъ идеальной, И, прислонившись у дверей, Элегію готовитъ ей. У скучной тетки Таню встрѣтя, Къ ней какъ-то В . . . подсѣлъ — 204 — И душу ей занять уепѣлъ. И близь него ее замѣтя, Объ ней, поправя свой ларикъ, Освѣдомляется старикъ. Ъ. Но тамъ, гдѣ Мельпомены бурной Протяжный раздается вой, Гдѣ машетъ мантіей мишурной Она предъ хладною толпой, Гдѣ Талія тихонько дремлетъ И плескамъ дружескимъ не внемлетъ, Гдѣ Терпсихорѣ лишь одной Дивится зритель молодой (Что было также въ прежни лѣты, Во время ваше и мое), Не обратились на нее Ни дамъ ревнивые лорнеты, Ни трубки модныхъ знатоковъ Изъ ложъ и крееельныхъ рядовъ. Ы. Ее привозятъ и въ Собранье. Тамъ тѣснота, волненье, жаръ. Музыки грохотъ, свѣчъ блистанье, Мельканье, вихорь быстрыхъ паръ, — 205 — Красавицъ легкіе уборы, Людьми пестрѣющіе хоры, Невѣстъ обширный полукругъ, Все чувства иоражаетъ вдругъ. Здѣсь кажутъ Франты записные Свое нахальство, свой жилетъ И невнимательный лорнетъ. Сюда гусары отпускные Спѣшатъ явиться, прогремѣть, Блеснуть, плѣнить и улетѣть. ЫІ. У ночи много звѣздъ прелестныхъ, Красавицъ много на Москвѣ. Но ярче всѣхъ подругъ небесныхъ Луна въ воздушной синевѣ. Но та, которую не смѣю Тревожить лирою моею, Какъ величавая луна Средь женъ и дѣвъ блеститъ одна.. Съ какою гордостью небесной Земли касается она! Какъ нѣгой грудь ея полна! Какъ томенъ взоръ ея чудесной! . . . Но полно, полно, перестань, Ты заплатилъ безумству дань. — 206 — ЫІІ. Шумъ, хохотъ, бѣготня, поклоны, Галопъ, мазурка, вальсъ. . . . Межъ тѣмъ Между двухъ тетокъ, у колонны, Незамѣчаема иикѣмъ, Татьяна смотритъ и не видитъ, Волненье свѣта ненавидитъ; Ей душно здѣсь . . . 'она мечтой Стремится къ жизни полевой, Въ деревню, къ бѣднымъ поселянамъ, Въ уединенный уголокъ, Гдѣ льется свѣтлый ручеекъ, Къ своимъ цвѣтамъ, къ своимъ романамъ, И въ сумракъ липовыхъ аллей, Туда, гдѣ от являлся ей. ЫѴ. Такъ мысль ея далече бродитъ: Забытъ и свѣтъ, и шумный балъ, А глазъ» межъ тѣмъ съ нея не сводитъ Какой-то важный генералъ. Другъ другу тетушки мигнули, И локтемъ Таню вразъ толкнули, И каждая шепнула ей: „Взгляни налѣво поскорѣй." — Налѣво? гдѣ? что тамъ такое? — — 207 — „Ну, что бы ни было, гляди. . . . Въ той кучкѣ, видишь? впереди, Тамъ, гдѣ еще въ мундирахъ двое . . Вотъ отошелъ . . . вотъ бокомъ сталъ. — Кто ? толстый этотъ генералъ ? — ЬѴ. Но здѣсь еъ побѣдою поздравимъ Татьяну милую мою, И въ сторону свой путь направимъ, Чтобъ не забыть, о комъ пою. . . . Да кстати здѣсь о томъ два слова: Пою пргятеля младова И множество его причудъ. Благослови мой долгій трудъ, О ты, эпическая муза! И впрный посохъ мшь вручивъ, Не дай блуждать мшь вкось и вкривь. Довольно. Съ плечъ долой обуза! Я классицизму отдалъ честь: Хоть поздно, а вступленье есть. ГЛАВА ОСЫПАЯ. Гаге Шее \ѵе11 , апсі ІГ Го г еѵег 8Ш1 Гог еѵег Гаге Шее \ѵе11. Вукок. I. Въ тѣ дни, когда въ садахъ Лицея Я безмятежно расцвѣталъ, Читал ъ охотно Апулея,. А Цицерона не читалъ, Въ тѣ дни, въ таинственныхъ долинахъ, Весной, при кликахъ лебединыхъ, Близъ водъ, сіявшихъ въ тишинѣ, Являться Муза стала мнѣ. Моя студенческая келья Вдругъ озарилась: Муза въ ней Открыла пиръ младыхъ затѣй, Воспѣла дѣтскія веселья, И славу нашей старины, И сердца трепетные сны. 209 — П. И свѣтъ ее съ улыбкой встрѣтилъ; Успѣхъ насъ первый окрылилъ; Старикъ Державинъ насъ замѣтилъ И, въ гробъ сходя, благословилъ. III. И я, въ законъ себѣ вмѣняя Страстей единый произволу Съ толпою чувства раздѣляя, Я Музу рѣзвую прпвелъ На шузіъ пировъ и буйныхъ споровъ, Грозы полуночныхъ дозоровъ: И къ нпмъ въ безумные пиры Она несла свои дары, И какъ Вакханочка рѣзвиласъ, За чашей пѣла для гостей, 14 — 210 — И молодежь минувшихъ дней За нею буйно волочилась, А я гордился межъ друзей Подругой вѣтреной моей. IV. Но я отсталъ отъ ихъ союза И въ даль бѣжалъ . . . она за мной. Какъ часто ласковая Муза Мнѣ услаждала путь нѣмой Волшебствомъ тайнаго разсказа ! Какъ часто, по скаламъ Кавказа, Она Ленорой, при лунѣ, Со мной скакала на конѣ ! Какъ часто по брегамъ Тавриды Она меня во мглѣ ночной Водила слушать шумъ морской, Немолчный шопотъ Нереиды, Глубокій, вѣчный хоръ валовъ, Хвалебный гимнъ Отцу міровъ. V. И позабывъ столицы дальной И блескъ и шумные пиры, Въ глуши Молдавіи печальной Она смиренные шатры — 211 — Племенъ бродящихъ посѣщала, И между ними одичала, И позабыла рѣчь боговъ Для скудныхъ, странныхъ языковъ, Для пѣсень степи ей любезной . . . Вдругъ измѣнилось все кругомъ: И вотъ она въ саду моемъ Явилась баришней уѣздной, Съ печальной думою въ очахъ, Съ Французской книжкою въ рукахъ. VI. И нынѣ Музу я впервые На свѣтскій раутъ привожу; На прелести ея степныя Съ ревнивой робостью гляжу. Сквозь тѣсный рядъ аристократовъ, Военныхъ Франтовъ, дипломатовъ И гордыхъ дамъ она скользитъ; Вотъ сѣла тихо и глядитъ, Любуясь шумной тѣснотою, Мельканьемъ платьевъ и рѣчей, Явленьемъ медленнымъ гостей Передъ хозяйкой молодою, И темной рамою мужчинъ Вкругъ дамъ, какъ около картинъ, 14* — 212 — VII. Ей нравится порядокъ стройной Олигархическихъ бесѣдъ, И холодъ гордости спокойной, И эта смѣсь чиновъ и лѣтъ. Но это кто, въ толпѣ избранной, Стоитъ безмолвный и туманной? Для всѣхъ онъ кажется чужимъ. Мелькаютъ лица передъ нюіъ, Какъ рядъ докучныхъ привидѣній? Что, сплинъ иль страждущая спѣсь Въ его лицѣ? Зачѣмъ онъ здѣсь? Кто онъ таковъ? Уже ль Евгеній? Ужели онъ? . . . Такъ, точно онъ. „Давно ли къ намъ онъ занесенъ? VIII. Бее тотъ же ль онъ, иль усмирился? Иль корчитъ также чудака? Скажите, чѣмъ онъ возвратился? Что намъ представитъ онъ пока? Чѣмъ нынѣ явится? Мельмотомъ, Космополитомъ, патріотомъ, Гарольдомъ, квакеромъ, ханжей, Иль маской щегольнетъ иной? Иль просто будетъ добрый малой, Какъ вы да я, какъ цѣлый свѣтъ? — 213 — По крайней мѣрѣ мой совѣтъ: Отстать отъ моды обветшалой. Довольно онъ морочилъ свѣтъ . . ." — Знакомъ онъ вамъ? — „И да, и нѣтъ." IX. — Зачѣмъ же такъ неблагосклонно Вы отзываетесь о немъ: За то ль, что мы неугомонно Хлопочемъ, судимъ обо всемъ; Что пылкихъ душъ неосторожность Самолюбивую ничтожность Иль оскорбляетъ иль смѣшитъ; Что умъ? любя просторъ, тѣснитъ; Что слишкомъ часто разговоры Принять мы рады за дѣла; Что глупость вѣтрена и зла; Что важнымъ людямъ важны вздоры, И что посредственность одна Намъ по плечу и не странна? Блаженъ, кто смолоду былъ молодо Блаженъ, кто во-время созрѣлъ/ Кто постепенно жизни холодъ Съ лѣтами вытерпѣть умѣлъ; — 214 — Кто страннымъ снамъ не предавался; Кто черни свѣтской не чуждался; Кто въ двадцать лѣтъ былъ Франтъ иль хватъ, А въ тридцать выгодно женатъ; Кто въ пятьдесятъ освободился Отъ частныхъ и другихъ долговъ; Кто славы, денегъ и чиновт Спокойно въ очередь добился; О комъ твердили цѣлый вѣкъ: N. N. прекрасный человѣкъ! XI. Но грустно думать, что напрасно Была намъ молодость дана, Что измѣняли ей всечасно, Что обманула насъ она; Что наши лучшія желанья, Что наши свѣжія мечтанья Истлѣли быстрой чередой, Какъ листья осенью гнилой. Несносно видѣть иредъ собою Однихъ обѣдовъ длинный рядъ, Глядѣть на жизнь, какъ на обрядъ Ж вслѣдъ за чинною толпою Итти, не раздѣляя съ ней Ни общихъ мнѣній, ни страстей. — — 215 — XII. Предметомъ ставъ сужденій шумныхъ, Несносно (согласитесь въ томъ) Между людей благоразумныхъ Прослыть притворнымъ чудакомъ. Или печальнымъ сумасбродомъ, Иль сатаническимъ уродомъ, Иль даже Демономъ моимъ. Онѣгинъ (вновь займу ся имъ), Убивъ на поедиикѣ друга, Доживъ безъ цѣли, безъ трудовъ До двадцати шести годовъ, Томясь въ бездѣйствіи досуга, Безъ службы, безъ жены, безъ дѣлъ, Ничѣмъ заняться не умѣлъ. XIII. Имъ овладѣло безпокойство, Охота къ перемѣнѣ мѣстъ (Весьма мучительное свойство, Немногихъ добровольный крестъ). Оставилъ онъ свое селенье, Лѣсовъ и нивъ уединенье, Гдѣ окровавленная тѣнь Ему являлась каждый день, И началъ странствія безъ цѣли. Доступный чувству одному — — 216 — И путешествія ему, Какъ все на свѣтѣ, надоѣли. Онъ возвратился и попалъ, Какъ Чацкій, съ корабля на балъ. XIV. Но вотъ толпа заколебалась, По залѣ шопотъ пробѣжалъ . . . Къ хозяйкѣ дама приближалась, За нею важный генералъ. Она была не тороплива, Не холодна, не говорлива, Безъ взора наглаго для всѣхъ, Безъ притязаній на успѣхъ, Безъ этихъ маленькихъ ужимокъ, Безъ подражательныхъ затѣй. . . . Все тихо, просто было въ ней. Она казалась вѣрный снимокъ Ви соште іі іті . . . * '* *. прости : Не знаю, какъ перевести. XV. Къ ней дамы подвигались ближе, Старушки улыбались ей; Мужчины кланялися ниже, Ловили взоръ ея очей; — 217 — Дѣвицы проходили тише Предъ ней по залѣ: и всѣхъ выше И носъ и плеча подымалъ Вошедшій съ нею генералъ. Никто бъ не могъ ее прекрасной Назвать; но съ головы до ногъ Никто бы въ ней найти не могъ Того, что модой самовластной Въ высокомъ Лондонскомъ кругу Зовется ѵи!§аг. Не могу . . . XVI. Люблю я очень это слово, Но не могу перевести: Оно у насъ покамѣстъ ново, И врядъ ли быть ему въ чести. Оно бъ годилось въ эпиграмѣ . . Но обращаюсь къ нашей дамѣ. Безпечной прелестью мила, Она сидѣла у стола Съ блестящей Ниной Воронскою, Сей Клеопатрою Невы: И вѣрно бъ согласились вы, Что Нина мраморной красою Затмить сосѣдку не могла, Хоть ослѣпительна была. — 218 — XVII. „Ужели", думаетъ Евгеній: „Ужель она? Но точно . . . Нѣтъ. . . . Какъ! изъ глуши степныхъ селеній. . ." И неотвязчивый лорнетъ Онъ обращаетъ поминутно На ту, чьей видъ напомнилъ смутно Ему забытыя черты. „Скажи мнѣ, князь, не знаешь ты Кто тамъ въ малиновомъ беретѣ Съ гюсломъ Испанскимъ говоритъ?" Князь на Онѣгина глядитъ. — Ага! давно жъ ты не былъ въ свѣтѣ. Постой, тебя представлю я. — „Да кто жъ она?" — Жена моя. — XVIII. „Такъ ты женатъ! не зналъ я ранѣ! Давно ли?" — Около двухъ лѣтъ. — „На комъ?" — На Лариной. — „Татьянѣ!" — Ты ей знакомъ? — „Я имъ сосѣдъ." — О, такъ пойдемъ же. — Князь подходитъ Къ своей женѣ, и ей подводитъ Родню и друга своего. Княгиня смотритъ на него . . . И, что ей душу ни смутило, Какъ сильно ни была она — 219 — Удивлена, поражена, Но ей ничто не лзмѣнило; Въ ней сохранился тотъ же тонъ: Былъ также тихъ ея поклонъ. XIX. Ей-ей! не то, чтобъ содрогнулась Иль стала вдругъ блѣдна, красна . . . У ней и бровь не шевельнулась ; Не сжала даже губъ она. Хоть онъ глядѣлъ, нельзя прилежнѣй, Но и слѣдовъ Татьяны прежней Не могъ Онѣгинъ обрѣсти. Съ ней рѣчь хотѣлъ онъ завести И — и не могъ. Она спросила, Давно ль онъ здѣсь, откуда онъ, И не изъ ихъ ли ужъ сторонъ? Потомъ къ супругу обратила Усталый взглядъ; скользнула вонъ . . И недвижимъ остался онъ. XX. Ужель та самая Татьяна, Которой онъ наединѣ, Въ началѣ нашего романа, Въ глухой, далекой сторонѣ, — 220 — Въ благомъ пылу нравоученья, Читалъ когда-то наставленья, Та, отъ которой онъ хранитъ Письмо, гдѣ сердце говоритъ, Гдѣ все наружу, все на волѣ, Та дѣвочка . . . иль это сонъ? . . Та дѣвочка, которой онъ Пренебрегалъ въ смиренной долѣ, Ужели съ нимъ сейчасъ была Такъ равнодушна, такъ смѣла? XXI. Онъ оставляетъ раутъ тѣсный. Домой задумчивъ ѣдетъ онъ. Мечтой то грустной, то прелестной Его встревоженъ поздній сонъ. Проснулся онъ; ему приносятъ Письмо : Князь N покорно проситъ Его на вечеръ. „Боже! къ ней! . . . О буду, буду-!" — и скорѣй Мараетъ онъ отвѣтъ учтивый. Что съ нимъ? въ какомъ онъ странномъ снѣ! Что шевельнулось въ глубинѣ Души холодной и лѣнивой? Досада? суетность? иль вновь Забота юности — - любовь? — 221 — XXII Онѣгинъ вновь часы считаетъ, Вновь не дождется дню конца. Но десять бьетъ; онъ выѣзжаетъ, Онъ полетѣлъ, онъ у крыльца, Онъ съ трепетомъ къ княгинѣ входитъ; Татьяну онъ одну находитъ, И вмѣстѣ нѣсколько минутъ Они сидятъ. Слова нейдутъ Изъ устъ Онѣгина. Угрюмой, Неловкій, онъ едва-едва Ей отвѣчаетъ. Голова Его полна упрямой думой. Упрямо смотритъ онъ: она Сидитъ покойна и вольна. XXIII. Приходитъ мужъ. Онъ ирерываетъ Сей непріятный іёіе а ііёіе ; Съ Онѣгинымъ онъ вспомипаетъ Проказы, шутки прежнихъ лѣтъ. Они смѣются. Бходятъ гости. Вотъ крупной солью свѣтской злости Сталъ оживляться разговоръ; Передъ хозяйкой легкій вздоръ Сверкалъ безъ глупаго жеманства, И прерывалъ его межъ тѣмъ — 222 — Разумный толкъ безъ пошлыхъ темъ, Безъ вѣчныхъ истинъ, безъ педантства, И не пугалъ ни чьихъ ушей Свободной живостью своей. XXIV. Тутъ былъ однако двѣтъ столицы, И знать, и моды образцы, Бездѣ встрѣчаемыя лицы, Необходимые глупцы; Тутъ были дамы пожилыя Въ чепцахъ и въ розахъ, съ виду злыя; Тутъ было нѣсколько дѣвицъ, Неулыбающихся лицъ; Тутъ былъ посланникъ, говорившій О государственныхъ дѣлахъ; Тутъ былъ въ душистыхъ сѣдинахъ Старикъ, по старому шутившій Отмѣнно тонко и умно, Что нынче нѣсколько смѣшно. XXV. Тутъ былъ на эпиграмы падкій, На все сердитый господинъ: На чай хозяйскій, слишкомъ сладкій, На плоскость дамъ, на тонъ мужчинъ, — 223 — На толки про романъ туманный, На вензель, двумъ сестрицамъ данный, На ложь журналовъ, на войну, На снѣгъ и на свою жену. XXVI. Тутъ былъ ***? заслуживши! Извѣстность низостью души, Во всѣхъ альбомахъ притупившій, 8Ѣ.-Р**, твои карандаши; Въ дверяхъ другой диктаторъ бальной Стоялъ картинкою журнальной; Румянъ какъ вербный херувимъ, Затянутъ, нѣмъ и недвижішъ; И путешественникъ залетной, Перекрахмаленный нахалъ, Въ гостяхъ улыбку возбуждалъ Своей осанкою заботной, И молча обмѣненный взоръ Ему былъ общій приговоръ. — 224 ХХѴП. Но мой Онѣгинъ вечеръ цѣлой Татьяной занятъ былъ одной, Не этой дѣвочкой несмѣлой, Влюбленной, бѣдной и простой, Но равнодушною княгиней, Но неприступною богиней Роскошной, царственной Невы. О, люди! всѣ похожи вы На прародительницу Эву: Что вамъ дано, то не влечетъ; Васъ непрестанно змій зоветъ Къ себѣ, къ таинственному древу; Запретный плодъ вамъ подавай, А безъ того вамъ рай не рай. XXVIII. Какъ измѣнилася Татьяна! Какъ твердо въ роль свою вошла! Какъ утѣснительнаго сана Пріемы скоро приняла! Кто бъ смѣлъ искать дѣвчонки нѣжной Въ сей величавой, въ сей небрежной Законодательницѣ залъ г И онъ ей сердце волновалъ ! Объ немъ она во мракѣ ночи, Пока МорФей не прилетитъ, - 225 — Бывало, дѣвственно груститъ, Къ лунѣ подъемлетъ тозшы очи, Мечтая съ нимъ когда нибудь Свершить смиренный жизни путь ! XXIX. Любви всѣ возрасти покорны ! Но юнымъ, дѣвственнымъ сердцамъ Ея порывы благотворны, Какъ бури вешнія полямъ. Въ дождѣ страстей они свѣжѣютъ, И обновляются, и зрѣютъ — И жизнь могущая даетъ И пышный цвѣтъ, и сладкій плодъ. Но въ возрастъ поздній и без плодной, На поворотѣ нашихъ лѣтъ, Печаленъ страсти мертвой слѣдъ: Такъ бури осени холодной Въ болото обращаютъ лугъ И обнажаютъ лѣсъ вокругъ. XXX. Сомнѣнья нѣтъ: увы! Евгеній Въ Татьяну какъ дитя влюбленъ; Въ тоскѣ любовпыхъ помышленій Ж день и ночь проводитъ онъ. 15 — 226 — Ума не внемля строгимъ пѣнямъ, Къ ея крыльцу, стекляннымъ сѣнямъ Онъ подъѣзжаетъ каждый день; За ней онъ гонится какъ тѣнь; Онъ счастливъ, если ей накинетъ Боа пушистый на плечо, Или коснется горячо Ея руки, или раздвинетъ Предъ нею пестрый гіолкъ ливрей, Или платокъ подыметъ ей. XXXI. Она его не замѣчаетъ, Какъ онъ ни бейся, хоть умри. Свободно дома принимаетъ, Въ гостяхъ съ нимъ молвитъ слова три, Дорой однимъ поклономъ встрѣтитъ, Порою вовсе не замѣтитъ : Кокетства въ ней ни капли нѣтъ — Его не терпитъ высшій свѣтъ. Блѣднѣть Онѣгинъ начинаетъ: Ей иль не видно, иль не жаль; Онѣгинъ сохнетъ, и едва ль Ужъ не чахоткою страдаетъ. Всѣ шлютъ Онѣгина къ врачамъ, Тѣ хоромъ шлютъ его къ водамъ. — 227 XXXII. А онъ не ѣдетъ; онъ заранѣ Писать ко прадѣдамъ готовъ О скорой встрѣчѣ; а Татьянѣ И дѣла нѣтъ (ихъ полъ таковъ); А онъ ^прямъ, отстать не хочетъ, Еще надѣется, хлопочетъ; Смѣлѣй здороваго, больной, Княгинѣ слабою рукой Онъ пишетъ страстное посланье. Хоть толку малу вообще Онъ въ письмахъ видѣлъ не вотще; Но, знать, сердечное страданье Уже пришло ему не вмочь. Вотъ вамъ письмо его точь въ точь. Письмо Онѣгина къ Татъяпѣ. „Предвижу все : васъ оскорбитъ Печальной тайны объясненье. Какое горькое презрѣнье Башъ гордый взглядъ изобразитъ ! Чего хочу? съ какою цѣлью Открою душу вамъ свою? Какому злобному веселью, Быть можетъ, поводъ подаю! 15* — 228 — „Случайно васъ когда-то встрѣтя, Въ васъ искру нѣжности замѣтя, Я ей повѣрить не поСі^іѣлъ: Привычкѣ милой не далъ ходу; Свою постылую свободу Я потерять не захотѣлъ. Еще одно насъ разлучило . . . Несчастной жертвой Ленскій палъ. . . . Ото всего, что сердцу мило, Тогда я сердце оторвалъ; Чужой для всѣхъ, ничѣмъ не связанъ, Я думалъ: вольность и покой Замѣна счастью; Боже мой! Какъ я ошибся, какъ наказанъ ! ,,Нѣтъ, поминутно видѣть васъ, Повсюду слѣдовать за вами, Улыбку устъ, движенье глазъ Ловить влюбленными глазами, Внимать вамъ долго, понимать Душой все ваше совершенство, Предъ вами въ мукахъ замирать, Блѣднѣть и гаснуть . . . вотъ блаженство ! „И я лишенъ того: для васъ Тащусь повсюду наудачу; Мнѣ дорогъ день, мнѣ дорогъ часъ: А я въ напрасной скукѣ трачу — 229 — Судьбой отсчитанные дни. И такъ ужъ тягостны они. Я знаю: вѣкъ ужъ мой измѣренъ; Но, чтобъ продлилась жизнь моя, Я утромъ долженъ быть увѣренъ, Что съ вами днемъ увижусь я. . . ,, Боюсь: въ мольбѣ моей смиренной Увидитъ вашъ суровый взоръ Затѣи хитрости презрѣнной — И слышу гнѣвный вашъ укоръ. Когда бъ вы звали, какъ ужасно Томиться жаждою любви, Пылать — и разумомъ всечасно Смирять волненіе въ крови ; Желать обнять у васъ колѣнн, И, зарыдавъ, у вашихъ ногъ Излить мольбы, признанья, пѣни, Все, все, что выразить бы могъ, А между тѣмъ притворнымъ хладомъ Вооружить и рѣчь и взоръ, Вести спокойный разговоръ, Глядѣть на васъ веселымъ взглядомъ! „Но такъ и быть ; я самъ себѣ Противиться не въ силахъ болѣ; Все рѣшено: я въ вашей волѣ, И предаюсь моей судьбѣ/' — 230 — ХХХІП. Отвѣта нѣтъ. Онъ вновь посланье: Второму, третьему письму Отвѣта нѣтъ. Въ одно собранье Онъ ѣдетъ; лишь вошелъ . . . ему Она навстрѣчу. Какъ сурова! Его не видятъ, съ нимъ ни слова; У ! какъ теперь окружена Крещенскимъ холодомъ она! Какъ удержать негодованье Уста упрямыя хотятъ! Вперилъ Онѣгинъ зоркій взглядъ: Гдѣ, гдѣ смятенье, состраданье? Гдѣ пятна слезъ ? . . . Ихъ нѣтъ, ихъ нѣтъ ! На семъ лицѣ лишь гнѣва слѣдъ. . . . XXXIV. Да, можетъ быть, боязни тайной, Чтобъ мужъ иль свѣтъ не угадалъ Проказы слабости случайной Всего, что мой Онѣгинъ зналъ Надежды нѣтъ! Онъ уѣзжаетъ, Свое безумство проклинаетъ — Ж, въ немъ глубоко иогруженъ, Отъ свѣта вновь отрекся онъ. Ж въ молчаливомъ кабшгетѣ Ему припомнилась пора, — 231 — Когда жестокая хандра За нимъ гналася въ шумномъ свѣтѣ, Поймала, за воротъ взяла И въ темный уголъ заперла. XXXV. Сталъ вновь читать онъ безъ разбора. Прочелъ онъ Гиббона, Руссо, Манзони, Гердера, ШанФора, Марате сіе 8*ае1, Биша, Тиссо, Прочелъ скептическаго Беля, Прочелъ творенья Фонтенеля, Прочелъ изъ нашихъ кой-кого. Не отвергая ничего: И альманахи, и журналы, Гдѣ поученья намъ твердятъ, Гдѣ нынче такъ меня бранятъ, А гдѣ такіе мадригалы Себѣ встрѣчалъ я иногда — Е зешрге Ъепе, господа. XXXVI. И что жъ: Глаза его читали, Но мысли были далеко; Мечты, желанія, печали Тѣснились въ душу глубоко. — 232 — Онъ межъ печатными строками Читалъ духовными глазами Другія строки. Въ нихъ-то онъ Былъ совершенно углубленъ. То были тайныя преданья Сердечной, темной старины, Ни съ чѣмъ несвязанные сны, Угрозы, толки, предсказанья Иль длинной сказки вздоръ живой Иль письма дѣвы молодой. XXXVII. И постепенно въ усыпленье И чувствъ, и думъ впадаетъ онъ, А передъ нимъ воображенье Свой пестрый мечетъ Фараонъ. То видитъ онъ: на таломъ снѣгѣ, Какъ будто спящій на ночлегѣ, Недвижимъ юноша лежитъ, И слышитъ голосъ: что жъ? убитъ! То видитъ онъ враговъ забвенныхъ, Клеветниковъ и трусовъ злыхъ, И рой измѣнницъ молодыхъ, И кругъ товарищей презрѣнныхъ; То сельскій домъ — и у окна Сидитъ она ... и все она! . . . — 233 — XXXVIII. Онъ такъ привыкъ теряться въ этомъ, Что чуть съ ума не своротилъ, Или не сдѣлался поэтомъ. Признаться: то-то бъ одолжилъ ! А точно : силой магнетисма Стиховъ Россійскихъ механисма Едва въ то время не постигъ Мой безтолковый ученикъ. Какъ походилъ онъ на поэта. Когда въ углу сидѣлъ одинъ, И передъ пимъ пылалъ каминъ, И онъ мурлыкалъ: Вепесіеічі Иль ЫоІ шіо, и ронялъ Въ огонь то туфлю, то журналъ. XXXIX. Дни мчались; въ воздухѣ нагрѣтомъ Ужъ разрѣшалася зима; И онъ не сдѣлался поэтомъ, Не умеръ, не сошелъ съ ума. Весна живитъ его : впервые Свои покои запертые, Гдѣ зимовалъ онъ какъ сурокъ, Двойныя окна, камелёкъ, Онъ яснымъ утромъ оставляетъ, Несется вдоль Невы въ саняхъ. — 234 — На синихъ, изсѣчеішыхъ льдахъ Играетъ солнце; грязно таетъ На улицахъ разрытый снѣгъ. Куда по немъ свой быстрый бѣгъ ХЬ. Стремитъ Онѣгинъ?, Вы заранѣ Ужъ угадали ; точно такъ : Примчался къ ней, къ своей Татьянѣ Мой неисправленный чудакъ. Идетъ, на мертвеца похожій. Нѣтъ ни одной души въ прихожей. Онъ въ залу, дальше : никого. Дверь отворшгь онъ. Что жъ его Съ такою силой поражаетъ? Княгиня передъ нимъ, одна Сидитъ, неубрана, блѣдна, Письмо какое-то читаетъ И тихо слезы льетъ рѣкой, Опершись на руки щекой. ХЫ. О, кто бъ нѣмыхъ ея страданій Въ сей быстрый мигъ не прочиталъ! Кто прежней Тани, бѣдной Тани Теперь въ княгинѣ бъ не узналъ! — 235 — Въ тоскѣ безумныхъ сожалѣній Къ ея ногамъ упалъ Евгеній; Она вздрогнула, и молчитъ; И на Онѣгпна глядитъ Безъ удивленія, безъ гнѣва. ... Его больной, угасшій взоръ, Молящій видъ, нѣмой укоръ, Ей внятно все. Простая дѣва, Съ мечтами, сердцемъ прежнихъ дней, Теперь опять воскресла въ ней. ХІЛХ Она его не подымаетъ. И, не сводя съ него очей, Отъ жадныхъ устъ не отнимаетъ Безчувственной руки своей. . . . О чемъ теперь ея мечтанье: . . . Проходитъ долгое молчанье, Ж тихо наконецъ она: „Довольно, встаньте. Я должна Вамъ объясниться откровенно. Онѣгинъ, помните ль тотъ часъ, Когда въ саду, въ аллеѣ, насъ Судьба свела, и такъ смиренно Урокъ вашъ выслушала я? Сегодня очередь моя. — 236 — ХЫІІ. „Онѣгинъ, я тогда моложе, Я лучше, кажется, была, Д я любила васъ; и что же? Что въ сердцѣ вашемъ я нашла? Какой отвѣтъ? Одну суровость. Не правда ль? Вамъ была не новость Смиренной дѣвочки любовь? Ж нынче — Боже ! — стынетъ кровь, Какъ только вспомню взглядъ холодной И эту проповѣдь ... Но васъ Я не виню: въ тотъ страшный часъ Вы поступили благородно, Вы были правы предо мной: Я благодарна всей душой. . . . хыѵ. „Тогда — не правда ли? — въ пустынѣ, Вдали отъ суетной молвы, Я вамъ не нравилась. . . . Что жъ нынѣ Меня преслѣ дуете вы? Зачѣмъ у васъ я на примѣтѣ? Не потому ль, что въ высшемъ свѣтѣ Теперь являться я должна; Что я богата и знатна; Что мужъ въ сраженьяхъ изувѣченъ; Что насъ за то ласкаетъ Дворъ? — 237 — Не потому ль, что мой позоръ Теперь бы всѣми былъ замѣченъ, И могъ бы въ обществѣ принесть Бамъ соблазнительную честь? хьѵ. ,,Я плачу . . . Если вашей Тани Вы не забыли до сихъ поръ, То знайте : колкость вашей брани, Холодный, строгій разговоръ, Когда бъ въ моей лишь было власти, Я предпочла бъ обидной страсти И этимъ письмамъ и слезамъ. Къ моимъ младенческюіъ мечтамъ Тогда имѣли вы хоть жалость, Хоть уваженіе къ лѣтамъ. . . . А нынче! — что къ моимъ иогамъ Васъ привело? Какая малость! Какъ съ вашимъ сердцемъ и умомъ Быть чувства мелкаго рабомъ? ХЬѴІ. „А мнѣ, Онѣгинъ, пышность эта, Постылой жизни мишура, Мои успѣхи въ вихрѣ свѣта, Мой модный домъ и вечера, — 238 — Что въ нихъ? Сейчасъ отдать я рада Всю эту ветошь маскарада, Весь этотъ блескъ, и шумъ, и чадъ За полку книгъ, за дикій садъ, За наше бѣдное жилище, За тѣ мѣста, гдѣ въ первый разъ Онѣгинъ, видѣла я васъ, Да за смиренное кладбище, Гдѣ нынче крестъ и тѣнь вѣтвей Надъ бѣдной нянею моей. . . . ХЬѴІІ. „А счастье было такъ возможно, Такъ близко! . . . Но судьба моя Ужъ рѣшена. Неосторожно, Быть можетъ, поступила я: Меня съ слезами заклинаній Молила мать; для бѣдной Тани Всѣ были жребіи равны. . . . Я вышла замужъ. Вы должны, Я васъ прошу, меня оставить; Я знаю: въ вашемъ сердцѣ есть И гордость и прямая честь. Я васъ люблю (къ чему лукавить?), Но я другому отдана; Я буду вѣкъ ему вѣрна." — 239 — ХЬѴШ. Она ушла.. Стоитъ Евгеній, Какъ будто громомъ пораженъ. Въ какую бурю ощущеній Теперь онъ сердцемъ погруженъ! Но шпоръ внезапный звонъ раздался, И мужъ Татьянинъ показался, И здѣсь героя моего, Въ минуту, злую для него, Читатель, мы теперь оставимъ, Надолго. . . . навсегда. За нимъ Довольно мы путемъ однпмъ Бродили по свѣту. ІІоздравимъ Другъ друга съ берегомъ. Ура! Давно бъ (не правда ли г) нора ! хых. Кто бъ ни былъ ты, о мой читатель, Другъ, недругъ, я хочу съ тобой Разстаться нынче какъ иріятель. Прости. Чего бы ты за мной Здѣсь ни искалъ въ строФахъ небрежныхъ, Воспоминаній ли мятежныхъ, Отдохновенья ль отъ трудовъ, Живыхъ картинъ, иль острыхъ словъ, Иль грамматическихъ ошибокъ, Дай Богъ, чтобъ въ этой книжкѣ ты, — 240 — Для развлеченья, для мечты, Для сердца, для журнальныхъ сшибокъ, Хотя крупицу могъ найти, Засимъ разстанемся, прости! Прости жъ и ты, мой спутникъ странный, И ты, мой вѣрный идеалъ, И ты, живой и постоянный, Хоть малый трудъ. Я съ вами зналъ Все, что завидно для поэта: Забвенье жизни въ буряхъ свѣта, Бесѣду сладкую друзей. Промчалось много, много дней Съ тѣхъ поръ, какъ юная Татьяна И съ ней Онѣгииъ въ смутномъ снѣ Явилися впервые мнѣ — Ж даль свободнаго романа Я сквозь магическій криеталлъ Еще неясно различалъ. Ы. Но тѣ, которымъ въ дружной встрѣчѣ Я етроФЫ первыя читалъ. . . . Иныхъ ужъ нѣтъ, а тѣ далече, Какъ Сади нѣкогда сказа лъ. — 241 — Безъ нихъ Онѣгинъ дорисовапъ. А ты, съ которой образованъ Татьяны милой идеалъ. . . . О, много, много рокъ отъялъ! Блаженъ, кто праздникъ жизни рано Оставилъ, не допивъ до дна Бокала полнаго вина, Кто не дочелъ ея романа, И вдругъ умѣлъ разстаться съ нимъ, Какъ я съ Онѣгинымъ моимъ. 16 ОТРЫВКИ ИЗЪ ПУТЕШЕСТВІЯ ОНЕГИНА. Поелѣдняя глава Евгенія Онѣгина издана была особо, съ слѣдующимъ предисловіемъ : „Проиущенныя строфы подавали неодно- кратно поводъ къ порицанію и насмѣшкамъ (впрочемъ весьма справедливымъ и остро- умными). Авторъ чистосердечно признает- ся, что онъ выпустплъ изъ своего романа цѣлую главу, въ коей описано было путе- шествіе Онѣгина по Россіи. Отъ него за- висѣло означить сію выпущенную главу точ- ками или цифрой; но, въ избѣжаніе соблазна, рѣшился онъ лучше выставить, вмѣсто девя- таго нумера, осьмой надъ послѣднею главою Евгенія Онѣгина, и пожертвовать одною изъ окончательныхъ строФъ : Пора: перо покоя проситъ; Я девять пѣсень написалъ ; На берегъ. радостный выпоситъ Мою ладью девятый валъ. Хвала вамъ, девяти Каменамъ, проч." — 243 — П.А.Катенинъ (коему прекрасный поэти- ческій талантъ не мѣшаетъ быть и тонкимъ критикомъ) замѣтилъ намъ , что сіе иеклю- ченіе, можетъ быть и выгодное для читате- лей, вредитъ однако жъ плащ^ цѣлаго сочи- ненія; ибо чрезъ то переходъ отъ Татьяны, уѣздной барышни, къТатьянѣ, знатной дамѣ, становится слишкомъ неожпданнымъ и необъ- ясненнымъ : замѣчаніе, обличающее опытнаго художника. Авторъ самъ чувствовалъ спра- ведливость онаго, но рѣшился выпустить эту главу по причинамъ, важнымъ для него, а не для публики. Нѣкоторые отрывки были напечатаны; мы здѣсь ихъ помѣщаемъ, при- совокупивъ къ нимъ еще нѣсколько строФъ. Е. Онѣгинъ изъ Москвы ѣдетъ въ Нижній Новгороде : передъ нимъ Макарьевъ суетно хлопочетъ, Кипитъ обиліемъ своимъ. Сюда жемчугъ привезъ Индѣецъ, Поддѣльны вина Европеецъ. Табунъ бракованыхъ коней Пригналъ заводчикъ изъ степей. Игрокъ привезъ свои колоды И горсть услужливыхъ костей; Помѣщикъ спѣлыхъ дочерей, А дочки — прошлогодни моды. 16* — 244 — Всякъ суетится, лжетъ за двухъ И всюду меркантильный духъ. Тоска! . . . Онѣгинъ ѣдетъ въ Астрахань, и оттуда на Кавказъ. Онъ видитъ, Терекъ своенравный Крутые роетъ берега; Предъ нимъ паритъ орелъ державный, Стоитъ олень, склонивъ рога; Верблюдъ лежитъ въ тѣни утеса, Въ лугахъ несется конь Черкеса, И вкругъ кочующихъ шатровъ Пасутся овцы Калмыковъ. Вдали — Кавказскія громады: Къ нимъ путь открытъ. Пробилась брань За ихъ естественную грань, Чрезъ ихъ опасныя преграды; Брега Арагвы и Куры Узрѣли Русскіе шатры. Уже пустыни сторожъ вѣчный, Стѣсненный холмами вокругъ, Стоитъ Бешту остроконечный, И зеленѣющій Машукъ, Машукъ, податель струй цѣлебныхъ; — 245 — Вокругъ ручьевъ его волшебныхъ Больныхъ тѣснптся блѣдный рой; Кто жертва чести боевой, Кто почечуя, кто Киприды; Страдалецъ мыслитъ жизни нить Въ волнахъ чудесныхъ укрѣпить, Кокетка — злыхъ годовъ обиды На днѣ оставить, а старикъ Помолодѣть — хотя на зшгъ. Питая горьки размышленья, Среди печальной ихъ семьи, Онѣгинъ взоромъ сожалѣнья Глядитъ на дымныя струи, И мыслитъ, грустью отуманенъ: Зачѣмъ я пулей въ грудь не раненъ: Зачѣмъ не хилый я старикъ, Какъ этотъ блѣдный откупщикъ? Зачѣмъ, какъ Тульскій засѣдатель, Я не лежу въ иараличѣ? Зачѣмъ не чувствую въ плечѣ Хоть ревматисма? — Ахъ, Создатель! Я молодъ, жизнь во мнѣ крѣпка; Чего мнѣ ждать ! Тоска, тоска ! . . . Онѣгинъ посѣщаетъ потомъ Тавриду Воображенью край священный: Съ Атридомъ споритъ тамъ Пиладъ, — 246 — Тамъ закололся Митридатъ, Тамъ пѣлъ Мицкевичъ вдохновенный. Іі посреди нрибрежныхъ скалъ Свою Литву воспомииалъ. Прекрасны вы, брега Тавриды, Когда васъ видишь съ корабля При свѣтѣ утренней Киприды, Какъ васъ впервой увидѣлъ я; Вы мнѣ предстали въ блескѣ брачномъ: На небѣ синемъ и прозрачность Сіяли груды вашихъ горъ ; Долшгь, деревьевъ, селъ узоръ Разостланъ былъ передо мною. А тамъ, межъ хижинокъ Татаръ . . . Какой во мнѣ проснулся жаръ! Какой волшебною тоскою Стѣспялась пламенная грудь! Но. Муза: прошлое забудь. Какія бъ чувства ни таились Тогда во мнѣ — теперь ихъ нѣтъ: Они прошли иль измѣнились . . . Миръ вамъ, тревоги прошлыхъ лѣтъ! Въ ту пору мнѣ казались нужны Пустыни, волнъ края жемчужны, И моря шумъ, и груды скалъ, — 247 — И гордой дѣвы идеалъ, И бѳзъпменныя страданья. . Другіе дни, другіе сны; Смирились вы, моей весны Высокопарный мечтанья. И въ поэтически? бокалъ Воды я много подмѣшалъ. Ииыя нужны мнѣ картины: Люблю песчаный косогоръ, Передъ избушкой двѣ рябины, Калитку, сломанный заборъ, На пебѣ сѣренькія тучи, Передъ гумномъ соломы кучи — Да прудъ подъ сѣнью ивъ густыхъ, Раздолье утокъ молодыхъ; Теперь мила мнѣ балалайка Да пьяный топотъ трепака Передъ порогомъ кабака; Мой идеалъ теперь — хозяйка, Мои желанія — покой, Да щей горшокъ, да самъ большой. Порой дождливою намедни Я, завернувъ на скотный дворъ . . ТьФу! прозаическія бредни, Фламандской школы пестрый соръ ! — 248 — Таковъ ли былъ я, разцвѣтая? Скажи, Фонтанъ Бахчисарая! Такія ль мысли мнѣ на умъ Навелъ твой безконечный шумъ, Когда безмолвно предъ тобою Зарему я воображалъ. . . . Средь пышныхъ, опустѣлыхъ залъ, Спустя три года, вслѣдъ за мною, Скитаясь въ той же сторонѣ, Онѣгинъ вспомнилъ обо мнѣ. Я жилъ тогда въ Одессѣ пыльной Тамъ долго ясны небеса, Тамъ хлопотливо торгъ обильной Свои подъемлетъ паруса; Тамъ все Европой дышетъ, вѣетъ; Все блещетъ югомъ и пестрѣетъ Разнообразностью живой. Языкъ Италіи златой Звучитъ по улицѣ веселой, Гдѣ ходитъ гордый Славянинъ, Франиузъ, Испанецъ, Армянинъ, И Грекъ, и Молдаванъ тяжелой, И сынъ Египетской земли, Корсаръ въ отставкѣ, Морали. •* — 249 — Одессу звучными стихами Нашъ другъ Туманскій описалъ, Но онъ пристрастными глазами Въ то время на нее взиралъ. Пріѣхавъ онъ прямымъ поэтомъ Пошелъ бродить съ своимъ лорнетомъ Одииъ надъ моремъ, и потомъ Очаровательнымъ перомъ Сады Одесскіе прославилъ. Все хорошо, но дѣло въ томъ, Что степь нагая тамъ кругомъ; Ьіой-гдѣ недавній трудъ заставилъ Младыя вѣтви въ знойный день Давать насильственную тѣнь. А гдѣ-бишь мой разсказъ несвязной! Въ Одессѣ пыльной, я сказать. Я бъ могъ сказать: въ Одессѣ грязной И тутъ бы право не солгалъ. Въ году недѣль пять-шесть Одесса, По волѣ бурнаго Зевеса, Потоплена, запружена, Въ густой грязи погружена. Всѣ домы на аршинъ загрязну тъ, Лишь на ходуляхъ пѣшеходъ По улицѣ дерзаетъ вбродъ; Кареты, люди тонутъ, вязнутъ, — 250 — И въ дрожкахъ волъ, рога склоня, Смѣняетъ хилаго коня. Но ужъ дробитъ каменья молотъ, И скоро звонкой мостовой Покроется спасенный городъ Какъ будто кованой броней. Однако въ сей Одессѣ влажной Еще есть недостатокъ важной ! Чего бъ, вы думали? — воды! Потребны тяжкіе труды. ... Что жгь? это небольшое горе. Особенно, когда вино Безъ пошлины привезено. Но солнце южное, но море. . . . Чего жъ вамъ болѣе, друзья? Благословенные края ! Бывало, пушка заревая Лишь только грянетъ съ корабля, Съ крутаго берега сбѣгая, Ужъ къ морю отправляюсь я. Потомъ за трубкой раскаленной, Волной соленой оживленный, Какъ мусульманъ въ своемъ раю, Съ восточной гущей кофѳ пью. — 251 — Иду гулять. Ужъ благосклонный Открытъ Сазіпо; чашекъ звонъ Тамъ раздается; на балконъ Маркёръ выходитъ полусонный Съ метлой въ рукахъ, и у крыльца Уже сошлися два купца, Глядишь, и площадь занестрѣла. Все оживилось; здѣсь и тамъ Бѣгутъ за дѣломъ и безъ дѣла, Однако больше по дѣламъ. Дитя расчета и отваги, Идетъ кунецъ взглянуть па Флаги. Провѣдать, шлютъ ли небеса Ему знакомы паруса: Какіе новые товары Вступили нынче въ карантинъ? Пришли ли бочки ждапыхъ винъ? И что чума? и гдѣ пожары? И нѣтъ ли голода, войны, Или подобной новизны? Но мы, ребята безъ печали, Среди заботливыхъ купцовъ, Мы только устрицъ ожидали Отъ Цареградскихъ береговъ. — 252 — Что устрицы? — Пришли! — О радость! Летитъ обжорливая младость Глотать изъ раковинъ морскихъ Затворницъ жирныхъ и живыхъ, Слегка обрызнутыхъ лимономъ. Шумъ, споры — легкое вино Изъ погребовъ принесено На столъ услужливымъ Отономъ; Часы летятъ, а грозный ечетъ Межъ тѣмъ невидимо растетъ. Но ужъ темнѣетъ вечеръ синій: Пора намъ въ оперу скорѣй; Тамъ упоительный Россини, Европы баловень-орфей, Не внемля критикѣ суровой, Онъ вѣчно тотъ же, вѣчно новой, •Онъ звуки льетъ; они кипятъ, Они текутъ, они горятъ, Какъ поцалуи молодые, Бсѣ въ нѣгѣ, въ пламени любви, Какъ зашипѣвшаго аи Струя и брызги золотые . . . Но, господа, позволено ль Съ виномъ равнять <Зо-ге-игі-80І? — 253 — А только ль тамъ очарованій? А разыскательный лорнетъ? А закулисныя свиданья? А ргіша (іоппа? а балетъ? А ложа, гдѣ красой блистая, Негоціаитка молодая, Самолюбива и томна, Толпой рабовъ окружена? Она и внемлетъ и не внемлетъ И каватинѣ, и мольбамъ, И шуткѣ съ лестью поноламъ . . . А мужъ — въ углу за нею дремлетъ, Въ просонкахъ Фора закричитъ, Зѣвнетъ и — снова захрапитъ. Финалъ гремитъ! пустѣетъ зала; Шумя, торопится разъѣздъ; Толпа на площадь нобѣжала При блескѣ Фонарей и звѣздъ. Сыны Авзоніи счастливой, Слегка поютъ мотивъ игривой, Его невольно затвердивъ, А мы ревемъ речитативъ. Но поздно. Тихо спитъ Одесса ! И бездыханна и тепла Нѣмая ночь. Луна взошла. — 254 — Прозрачно-легкая завѣса Объемлетъ небо. Бее молчитъ, Лишь море Черное шумитъ . . . И такъ я жилъ тогда въ Одессѣ ОТРЫВКИ ИЗЪ ЕВГЕНІЯ ОНЪГИНА, ИЗЪ ПЕРВОЙ ГЛАВЫ. Какъ онъ умѣлъ вдовы смиренной Привлечь благочестивый взоръ, II съ нею, скромной и смущенной, Начать краснѣя разговоръ . . . Такъ хищный волкъ, томясь отъ глада, Выходитъ пзъ глуши лѣсовъ, II рыщетъ близъ безпечныхъ псовъ. Вокругъ неопытнаго стада. Насъ пылъ сердечный рано мучитъ, Какъ говоритъ Шатобріанъ. Не женщины любви насъ учатъ, А первый пакостный романъ. Мы алчны жизнь узнать заранѣ, И узнаемъ ее въ романѣ: — 256 — Уйдетъ горячность молодая, Лѣта пройдутъ, а между тѣмъ, Прелестный опытъ упреждая, Не насладились мы ничѣмъ. (Къ строФѣ хіу.) По всей Европѣ въ наше время, Между воспитанныхъ * людей, Не почитается за бремя Отдѣлка нѣжиая ногтей; И нынче воинъ, и придворный, И журналистъ задорный, Поэтъ и сладкій дипломатъ Готовы ....*) Носилъ онъ русскую рубашку, Платокъ шелковый кушакомъ, Армякъ татарскій нараспашку, И шапку съ бѣлыіѵіъ козырькомъ; Но только симъ уборомъ чуднымъ, Безнравственнымъ и безразсуднымъ, Была весьма огорчена Его сосѣдка Дурина, *) Замѣнено въ послѣдствіи въ ххѵ строФѣ сти- хами: „Быть можно дѣльнымъ человѣкомъ" и пр. — 257 — * А съ ней Мизинчнковъ; Евгеній, Быть можетъ, толки презиралъ, Быть можетъ, и про нихъ не зналъ; Но всѣхъ своихъ обыкновеній Не измѣнилъ въ уроду имъ: За то былъ ближнимъ нестерпимъ. Мнѣ было грустно, тяжко, больно Но одолѣвъ мой умъ въ борьбѣ, Онъ сочеталъ меня невольно Своей таинственной судьбѣ; Я сталъ взпрать его очами: Съ его печальными рѣчами Мои слова звучали въ лад/ь. . . . ИЗЪ ВТОРОЙ ГЛАВЫ. ЖЕНЩИНЫ Въ началѣ жизни мною правилъ Прелестный, хитрый, слабый полъ ; Тогда въ законъ себѣ я ставилъ Его единый произволъ. Душа лишь только разгоралась, И сердцу женщина являлась, Какимъ-то чистымъ божествомъ. Владѣя чувствами, умомъ, 17 — 258 — Она сіяла совершенствомъ. Предъ ней я таялъ въ тишинѣ : Ея любовь казалась мні , Недосягаемымъ блаженствомъ. Жить, умереть у милыхъ ногъ — Ннаго я желать не могъ. То вдругъ ее я ненавидѣлъ, И трепеталъ, и слезы лилъ, Съ тоской и ужасомъ въ ней видѣлъ Созданье злобныхъ, тайныхъ силъ; Ея пронзительные взоры. Улыбка, голосъ, разговоры, Все было въ ней отравлено, Бее въ ней алкало слезъ и стона, Питалось кровію моей. \ . . То вдругъ я мраморъ видѣлъ въ ней Передъ мольбой Пигмаліона Еще холодной и нѣмой, Но вскорѣ жаркой и живой. Словами вѣщаго поэта Сказать и мнѣ позволено: Темира, ДаФна и Лилета — Какъ сонъ забыты мной давно. Но есть одна межъ ихъ толпою. . . . Я долго былъ плѣнепъ одною . . . Но былъ ли я любимъ, и кѣмъ, Ж гдѣ, и долго ли? ... Зачѣмъ — 259 — Вамъ это знать: не въ этомъ дѣло! Что было, то прошло, то вздоръ; А дѣло въ томъ, что съ этихъ поръ Во мнѣ ужъ сердце охладѣло, Закрылось для любви оно, И все въ немъ пусто и темно. Дознался я, что дамы сами, Душевной тайнѣ измѣня, Не могутъ надивиться нами, Себя по совѣсти цѣня. Восторги наши своенравны Имъ очень кажутся забавны; И право, съ нашей стороны Мы непростительно смѣшны. Закабалясь неосторожно, Мы ихъ любви въ награду ждемъ, Любовь въ безуміи зовемъ, Какъ будто требовать возможно Отъ мотыльковъ иль отъ лилей И чувствъ глубокпхъ и страстей! (Къ первымъ строФамъ.) И міра новый блескъ и шумъ ■ Обворожили юный умъ. Онъ вѣдалъ трудъ и вдохновенье И освѣжительный покой. 17* — 260 — Къ чему-то жизни молодой Неизъяснимое влеченье, Страстей кипящихъ ииръ И бури ихъ, и сладкій миръ. (Конецъ ѵіі строФы.) ІЕНСКІЙ И ЕГО СТИХОТВОРЕНІЯ. Не пѣлъ порочной юнъ забавы, Не пѣлъ презрительныхъ цирцей: Онъ оскорблять гнушался нравы Прелестной лирою своей. Поклонникъ истиннаго счастья Не славшгъ нѣги, сладострастья, Какъ тотъ, чья хладная душа, Постыдной нѣгою дыша, Преслѣдуетъ, въ тоскѣ своей, Картины тайныхъ наслажденій И свѣту въ пѣсняхъ роковыхъ Безумно обнажаетъ ихъ. Напрасно шалостей младыхъ Передаете впечатлѣнье Вы намъ въ элегіяхъ своихъ ! Напрасно вѣтряная младость Васъ любитъ славить на пирахъ ; Хранитъ и въ сердцѣ и въ устахъ Стиховъ изнѣженную сладость, — 261 — И на ухо стыдливыхъ дѣвъ Ихъ шепчетъ, робость одолѣвъ! Пустыми звуками, словами Вы сѣете развратно зло . . . Пѣвцы любви, скажите сами Какое ваше ремесло? Передъ судилищемъ Паллады Вамъ нѣтъ вѣнца, вамъ нѣтъ награды. Прійдетъ ужасный мигъ . . . Твои небесны очи Покроются., мой другъ, туманомъ вѣчной ночи, Молчанье вѣчное твои сомкнетъ уста — Ты навсегда сойдешь въ тѣ мрачныя мѣста, Гдѣ прадѣдовъ твоихъ почіютъ мощи хладны ; Но я, дотолѣ твой поклонникъ безотрадный, Въ обитель скорбную сойду печально за тобой И сяду близъ тебя, недвижный и нѣмой. . . . Надеждой сладостной младенчески дыша, Когда бы вѣрилъ я, что нѣкогда душа, Могилу переживъ, уноситъ мысли вѣчны, И память и любовь въ пучины безконечны — Клянусь! даино бы я покину лъ грустный міръ . . . Узналъ бы я предѣлъ восторговъ, наслажде- ний, — 262 — Предѣлъ, гдѣ смерти нѣтъ, гдѣ нѣтъ пред- разсужденій, Гдѣ мысль одна живетъ въ небесной чистотѣ ; Но тщетно предаюсь плѣнительной мечтѣ ! Мнѣ страшно И на жизнь гляжу печаль- но вновь^ И долго жить хочу, чтобъ долго образъ милой Таился и пылалъ въ душѣ моей унылой! Страсть къ банку! ни любовь свободы, Ци Фебъ, ни дружба, ни пиры Ни отвлекли бъ въ минувши годы Меня отъ карточной игры. Задумчивый всю ночь до свѣта Бывалъ готовъ я въ эти лѣта Допрашивать судьбы завѣтъ : На лѣво ль выпад етъ валетъ? Уже раздался звонъ обѣденъ — ■ Среди разбросанныхъ колодъ Дремалъ усталый банкометъ А я все тотъ же бодръ и блѣденъ, Надежды иолнъ, закрывъ глаза, Гнулъ уголъ третьяго туза. Ужъ я не тотъ, и хладнокровнѣй Ввѣряясь вѣтряной мечтѣ, Не ставлю грозно карты темной Замѣтя тайное руте. — 263 — Мѣлокъ оставилъ я въ покоѣ: „Атанде" — слово роковое — Мнѣ не приход итъ на языкъ. Отъ риѳмы тоже я отвыкъ. Что буду дѣлать? Между нами. Всѣмъ этпмъ утомился я. На дняхъ попробую, друзья, Заняться бѣлымп стихами. ІѵЪ хѵп строФѣ.; Ни дура англійской породы. Ни своенравная мамзель (Благодаря уставамъ моды Необходимая досель) Не баловали Ольги милой. Ѳадѣевна рукою хилой Ея качала колыбель . . . Она жъ за Ольгою ходила, Стлала ей дѣтскую постель, „Помилуй мя" читать учила, ,,Бову" средь ночи говорила, Поутру наливала чай — И баловала невзначай. ІІзъ хіш етроФЫ.) Но, можетъ быть (и это даже Правдоподобнѣе сто разъ), Изорванный, въ пыли и сажѣ, Мой недочитанный разсказъ, Съ . . . изгнанъ изъ уборной, — 264 — Въ передней кончитъ вѣкъ позорной, Какъ „Инвалидъ" иль календарь, Или затасканный букварь. Ну что жъ? въ гостиной иль передней (Не я первой, ке я послѣдній) Равны читатели . . . Надъ книгой ихъ права равны. (Окончаніе второй главы.) ИЗЪ ТРЕТЬЕЙ ГЛАВЫ. Увы, друзья ! мелькаютъ годы — И съ ними велѣдъ одна другой, Мелькаютъ вѣтряныя моды Разнообразной чередой. Все измѣнилося въ природѣ ! Ламушъ и фижмы были въ модѣ; Придворный Франтъ и ростовщикъ Носили пудреный парвкъ; Бывало, нѣжные поэты, Въ надеждѣ славы и похвалъ, Точили тонкій мадригалъ Иль остроумные куплеты; Бывало, храбрый генералъ Служилъ — и грамоты не зналъ. <Къ строФѣ х. — 265 — О ты, губернія Псковская, Теплица юныхъ дней моихъ ! Что можетъ быть, страна святая, Несноснѣй барышень твоихъ, Плаксивыхъ, скучныхъ, своенравныхъ? Какъ разговоръ ихъ пустъ и сухъ, Какъ мысли пошлы, стародавни! Но, уважая русскій духъ, Простилъ бы имъ ихъ сплетни, чванство^ Фамильныхъ шутокъ остроту, Пороки, зубъ нечистоту, И неопрятность, и жеманство, Но какъ простить имъ модный бредъ II неуклюжій этикетъ ? ,; ѵКъ хѵіі строФѣ.) О вы! которыя любили Безъ позволенія родпыхъ, И сердце нѣжное хранили Для впечатлѣній молодыхъ, Для радостей, для нѣги сладкой — Дѣвицы! если вамъ украдкой Случалось тайную печать Съ письма любезнаго срывать, Иль робко въ дерзостныя руки Завѣтный локонъ отдавать, Иль даже молча дозволять Въ. минуту горькую разлуки Дрожащій поцѣлуй любви, Бъ слезахъ, съ волненіемъ въ крови, — — 266 — Не осуждайте безусловно Татьяны вѣтреной моей; Не повторяйте хладнокровно Рѣшенья чопорныхъ судей. А вы, о дѣвы безъ упрёка! Которыхъ даже рѣчь порока Страшитъ сегодня какъ змія — Совѣтую вамъ тоже я. Кто знаетъ? пламенной тоскою Сгорите, можетъ быть, и вы — Ж завтра легкій судъ молвы Припишетъ модному герою Побѣды новой торжество: Любви васъ ищетъ божество. (Къ строФамъ ххіѵ и ххѵ.) . . . Внукъ нянинъ воротился, „Ну, чтожъ сосѣдъ?" — „Верхомъ садился Ж иоложилъ письмо въ карманъ, Татьяна. " Вотъ и весь романъ! Теперь какъ сердце въ ней забилось ! О Боже, страхъ и стыдъ какой! Въ друди дыханіе стѣснилось. . . . На мать она глядѣть несмѣетъ: То вся горитъ, то вся блѣднѣетъ, При ней, потупя взоръ, молчитъ. . . . Ж чуть не плачетъ. . . . (Послѣ хххѵ строфы.) — 267 — ИЗЪ СЕДЬМОЙ ГЛАВЫ. Разъ вечернею порою, Одна изъ дѣвъ сюда пришла ; Казалось тайною тоскою Она встревожена была. Объятая невольнымъ страхомъ. Она въ слезахъ предъ милымъ прахомъ Стояла голову склонивъ И руки съ трепетомъ слаживъ; Но тутъ поспѣшпыми шагами, Красуясь черными усами, Ее настигъ младой уланъ, Затянутъ, статенъ и румянъ. Нагну въ широкія плеча, И гордо шпорами звуча Она на воина взглянула: Горѣлъ досадой взоръ его. Ж тихо руки протянула, Но не сказала ничего. Ж молча, Ленскаго невѣста, Отъ сиротѣющаго мѣста Съ нимъ удалилась, и съ тѣхъ гіоръ Ужъ не являлась изъ-за горъ. (СтрОФЫ VIII И IX.) —268 Покрайней мѣрѣ, изъ могилы Не вышла въ сей печальный день Его ревнующая тѣнь, И въ поздній часъ, Гимену милый, Не испугали молодыхъ Слѣды явленій гробовыхъ . . . (Къ XI стрОФѣ.) ИЗЪ ВОСЬМОЙ ГЛАВЫ. Въ тѣ дни, когда въ садахъ лицея Я безмятежно раецвѣталъ, Читалъ охотно Елисея, А Цицерона проклиналъ; Въ тѣ дни, какъ я поэмѣ рѣдкой Не предпочелъ бы мячикъ мѣткой, Считалъ схоластику за вздор ъ И прыгалъ въ садъ черезъ заборъ; Когда порой бывалъ прилеженъ, Порой лѣнивъ, порой упрямъ, Порой лукавъ, порою прямъ, Порой смиренъ, порой мятеженъ, \Порой печаленъ, молчаливъ, Порой сердечно говорливъ; 269 П. Когда въ забвеньи передъ классомъ Порой терялъ я взоръ и слухъ, И говорить старался басомъ, И стригъ надъ губой первый пухъ, Въ тѣ дни . . . въ тѣ дни, когда впервые Замѣтилъ я черты живыя Прелестной дѣвы, и любовь Младую взволновала кровь, И я, тоскуя безнадежно, Томясь обманомъ пылкихъ сновъ, Вездѣ искалъ ея слѣдовъ, Объ ней задумывался нѣжно, Весь день минутной встрѣчи ждалъ И счастье первыхъ мукъ узналъ. . . . III. Въ тѣ дни, во мглѣ дубравныхъ сводовъ Близъ водъ, текущихъ въ тишинѣ, Въ углахъ лицейскихъ переходовъ Являться Муза стала мнѣ. Моя студенческая келья, Доселѣ чуждая веселья, Вдругъ озарилась! Муза въ ней Открыла пиръ своихъ затѣй. Простите хладныя науки! Простите игры первыхъ лѣтъ! — 270 — Я измѣнился, я поэтъ. . . . Въ душѣ моей едины звуки Переливаются, живутъ, Въ размѣры сладкіе бѣгутъ. IV. Вездѣ со мной, неутомима Мнѣ Муза пѣла, пѣла вновь, (Ашогеш еапаЪ асіаа ргіта)*) Все про любовь, да про любовь. . ; Я вторилъ ей ; младые други, Въ освобожденные досуги, Любили слушать голосъ мой. Они пристрастною душой, Ревнуя къ братскому союзу, Мнѣ первый поднесли вѣнецъ тІтобъ имъ украсилъ ихъ пѣвецъ Свою застѣнчивую Музу. О торжество невинныхъ дней: Твой сладокъ сонъ душѣ моей ! *) Варіантъ: И первой нѣжностью томима. 271 АІЬБОМЪ ОНЪГИНА. 1. Меня не любятъ и клевещутъ: Въ кругу мужчинъ несносенъ я, Дѣвчонки предо мной трепещутъ, Косятся дамы на меня. За что? За то, что разговоры Принять мы рады за дѣла, Что вздорнымъ людямъ важны вздоры? Что глупость вѣтрена и зла, Что пылкихъ душъ неосторожность Самолюбивую ничтожность Иль оскорбляетъ, иль смѣшитъ, Что умъ, любя просторъ, тѣснитъ. Боитесь вы Гра — овой? Сказала имъ Элиза К. Да, возразилъ NN суровый, Боимся мы Гра — овой, Какъ вы боитесь паука. Бъ Коранѣ много мыслей здравыхъ. Вотъ напримѣръ: „Предъ каждымъ сномъ — 272 — Молись; бѣги путей лукавыхъ, Чти правду, и не спорь съ глупцомъ." 4. Цвѣтокъ полей; листокъ дубравъ Въ ручьѣ Кавказскомъ каменѣетъ; Въ волненьи жизни такъ мертвѣетъ И вѣтреный и пылкій нравъ. 5. Шестаго. Былъ у В. на балѣ: Довольно пусто было въ залѣ. К. С. какъ ангелъ хороша: Какая вольность въ обхожденьи! Въ улыбкѣ, въ томномъ глазъ движеньи Какая нѣга и душа! Вечоръ сказала мнѣ В. С: Давно желала я васъ видѣть. „Зачѣмъ?" — Мнѣ говорили всѣ, Что я васъ буду ненавидѣть. — „Зачто?" — За рѣзкій разговоръ. За легкомысленное мнѣнье 278 — О всемъ, за колкое презрѣнъе Ко всѣмъ. Однако жъ это вздоръ, - Вы надо мной смѣяться властны, Но вы совсѣмъ не такъ опасны; И знали ль вы до сей поры, Что просто — очень вы добры? — ■ 7. Сокровища роднаго слова, Замѣтятъ важные умы, Для лепетанія чужаго Пренебрегли безумно мы. Мы любимъ музъ чужихъ игрушки, Чужихъ нарѣчій погремушки, А не читаемъ книгъ своихъ. Да гдѣ жъ онѣ г давайте ихъ ! Конечно : сѣверпые звуки Ласкаютъ мой привычный слухъ; Ихъ любитъ мой Славянскій духъ; Ихъ музыкой сердечны муки Усыплены: но дорожитъ Одними ль звуками піитъ? И гдѣ жъ мы пер выя Познань я И мысли первыя нашли? Гдѣ повѣряемъ испытанья? Гдѣ узнаемъ судьбу земли? Не въ переводахъ одычалыхъ, Не въ сочиненьяхъ запоздалыхъ, 18 _ 274 — Гдѣ Русскій умъ и Русскій духъ Зады твердитъ и лжетъ за двухъ. Поэты наши переводятъ, Или молчатъ; одинъ журналъ Исполненъ приторныхъ похвалъ, Тотъ брани плоской; всѣ наводятъ Зѣвоту скуки, чуть не сонъ: Хорошъ Россійскій Геликонъ! 8. Морозъ и солнце : чудный день ! Но нашимъ дамамъ видно лѣнь Сойти съ крыльца и надъ Невою Блеснуть холодной красотою : Оидятъ — напрасно ихъ манитъ Пескомъ усыпанный гранитъ. Умна восточная система, И правъ обычай стариковъ: Онѣ родились для гарема Иль для неволи. . . . 9. Вчера, у В. оставя пиръ, К. С. летѣла какъ зеФиръ, Не внемля жалобамъ и пѣнямъ; А мы по лаковымъ С.Туп«тта*;~ Летѣли шумною толпой За Одалиской молодой. — 276 — Послѣдній звукъ послѣдней рѣчи Я отъ нея поймать успѣлъ; Я чернымъ соболемъ одѣлъ Ея блистающія плечи; На кудри милой головы Я шаль зеленую накинулъ; Я предъ Венерою Невы Толпу влюбленную раздвинулъ. 10. Сегодня былъ я ей представленъ, Глядѣлъ на мужа съ полчаса: Онъ важенъ, краситъ волоса, Онъ чиномъ отъ ума избавленъ. (Къ строФѣ ххш, главы 7.) ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЙ строфы КЪ АЛЬБОМУ ОНЕГИНА. I. Въ саФьянѣ^ по краямъ окованъ, Замкнутъ серебрянымъ замкомъ, Онъ былъ исписанъ, изрисованъ Рукой Онѣгина кругомъ. 18* — 276 — Среди безсвязнаго маранья Мелькали мысли, примѣчанья, Портреты, букви, имена И думы тайной письмена. II. Когда бы грузъ, меня гнетущій, Былъ страсть . . . несчастіе — Такъ напряженьемъ воли твердой Мы страсть безумную смиримъ, Бѣду снесемъ душею гордой, Печаль надеждой усладимъ . . . Но скуку? чѣмъ ее смиримъ? III. Вчера былъ день довольно скучный; Чего же такъ хотѣлось ей? Сказать ли первыя три буквы: Конечно, презирать не трудно Отдѣльно каждаго глупца, Сердиться также безразсудно И на отдѣльнаго срамца: Но чудно! Всѣхъ вмѣстѣ презирать ихъ трудно. 277 V. Строгій свѣтъ Смягчилъ свои предубѣжденья Или простилъ мнѣ заблужденья; Давно минувшихъ темныхъ лѣтъ. VI. Смѣшонъ, конечно, важный модникъ, Систематических^, Фобласъ, Красавицъ записной угодникъ (Хоть по дѣломъ онъ мучитъ васъ); Но жал^къ тотъ, кто безъ искусства Души возвышенныя чувства, Прелестной вѣруя мечтѣ, Приноситъ въ жертву красотѣ ! . . . ѵп. Туманскій правъ, когда такъ вѣрно васъ Сравнилъ онъ съ радугой живою : Вы милы, какъ она, для глазъ И какъ она, премѣнчивы душою. И съ розой схожи вы, блеснувшею весной; Вы также, какъ она, предъ нами Цвѣтете пышною красой, И также колетесь — Богъ съ вами! — 278 — Но болѣе всего сравненіе съ ключемъ Мнѣ нравится: Я радъ ему сердечно! Да чисты вы, какъ онъ, и сердцемъ и умомъ, И также холодны, конечно! Сравненья прочія не столько хороши: Поэтъ не виноватъ — сравненья неудобны. Вы прелестью лица и прелестью души, Къ несчастью, безподобны! VIII. Увы! . . . Языкъ любви болтливый, Языкъ невинный и простой, Своею прозой нерадивой Тебѣ докученъ, ангелъ мой! Ты любишь мѣрные напѣвы, Ты любишь риѳмы гордый звонъ, И сладокъ уху милой дѣвы Честолюбивый Аполлонъ ! Тебя страшитъ любви признанье : Письмо любви ты разорвешь, Но стихотворное посланье Съ улыбкой нѣжною прочтешь! ~ 279 — изъ ПИСЬМА ОНЕГИНА КЪ ТАТЬЯНѢ. Я позабылъ вашъ образъ милый, Рѣчей стыдливыхъ нѣжный звукъ, И. жизнь сокрылъ въ душѣ унылой, Какъ искупительный недугъ. . . . Такъ я безумецъ — и ужели Я слишкомъ многаго прошу? Когда бъ хоть тѣнь вы разумѣли Того, что въ сердцѣ я ношу. . . . И что жег Вотъ чего хочу: Пройду не много съ вами рядомъ. Упьюсь по каплѣ сладкимъ ядомъ, И, благодарный, замолчу. . . . ИЗЪ НЕОТДЪЛАННАГО ЭПИЗОДА ВСТРЪЧИ ПУШКИНА СЪ ОНЪГИНЫМЪ: Не долго вмѣстѣ мы бродили По берегамъ эвксинскихъ водь; Судьбы насъ снова разлучили И намъ назначили походъ, л §80 — Онѣгинъ, очень охлажденный, И тѣмъ; что видѣлъ, пресыщенный, Пустился къ невскимъ берегамъ, А я отъ милыхъ южкыхъ дамъ Отъ . . . устрицъ черноморских^, Отъ оперы, отъ темныхъ ложъ Уѣхалъ въ тѣнъ лѣсовъ тригорскихъ, Въ далекій сѣверный уѣвдъ — И былъ печаленъ мой пріѣздъ. ПРИПИСКИ РСЪ Е. ОНЪГИНУ. I. Вы за Онѣгина совѣтуете, други, Опять приняться мнѣ въ осенніе досуги; Вы говорите мнѣ : „Онъ живъ и не женатъ - И такъ еще романъ не конченъ: это кладь! Въ его свободную, вмѣстительную раму Ты вставишь рядъ картипъ, откроешь діо- раму: Прихлынетъ публика, платя тебѣ за входъ, Что дастъ тебѣ еще и славу и доходъ." Пожалуй я бы радь. — 281 — II. Въ мои осенніе досуги, Въ тѣ дни, какъ любо мнѣ писать Вы мнѣ совѣтуете, други, Разсказъ забытый продолжать. Вы говорите справедливо, Что странно, даже неучтиво Романъ, не конча, прерывать. . . . Что должеігъ своего героя, Какъ бы то ни было, женить, Покрайпей мѣрѣ — уморить, И лица прочія пристроя, Отдавъ онъ дружескій иоклонъ Изъ лабиринта выслать вонъ. III. Вы говорите: ,, Слава Богу! Покамѣстъ твой Онѣгшгь живъ. Романъ не конченъ. По немногу Пиши жъ его — не будь лѣнивъ. Со славы, внявъ ея призванью Сбирай оброкъ хвалой и бранью; Рисуй и Франтовъ городскихъ, И милыхъ барышень своихъ, Войну и балъ Чердакъ, и келью, и хоромы — 19 282 - И съ нашей публики за то Бери умѣренную плату: За книжку по пяти рублей Налогъ нетягостный., ей-ей!' оО$&& Печатано ѣъ хипографіи П. Станкевича въ БерлинѢ. ЫВКАІШЕ В. ВЕНК (Е. ВОСК) А ВЕКИ АВЕНАРІУСЪ, В. П. Бродящія силы. 2 части: 1ая Современная идилія. 2ая Повѣтріе. ВОПРОСЫ вѣры и знанія. 1872. 1 ГЕЙНЕ, Г. Изъ записокъ Г-на Фонъ-Шнабелевопскаго. К ГРИБО'ВДОВЪ, А. С. Сочиненія. 2<>е изданіе. 1870. 1 ИСКАНДЕРЪ. Еще разъ. 1 ЛЕРМОНТОВЪ, М. Ю. Демонъ, поэма. 1; — — Стихотворения, не вош. въ послѣднее изданіе его і 1 МАТЕРІАЛЫ для исторіи крѣпостнаго права т,ь Ро 1 ьЫг. 2' ШОТРОВСКІЙ, РуФішъ. Записки. Россія и Сибирь 1843 до 1 ПОЛЕВОЙ, Н. А. Царствованіе Іоанна Грознаго. Отрывокт псторіи государства россійскаго. • 24 ПУШКИНЪ, Опасный сосѣдъ. .р — — Стихотвореніе, не вошедшія въ послѣднее собрані< сочиненііі. 2<>е изданіе. 1870. 1 іЫг., геііё 1 іЫг. 1« РУССКІЙ АДМИНИСТРАТОРЪ новѣйшей школы. Зап псковскаго губернатора Б. Обухова и отвѣтъ на нее. II | РУССКОЕ ДУХОВЕНСТВО. 12. 2 іЫг. 10 \САМАРИНЪ, Ю. Окраины Россіи. Серія первая: Рус Балтіііское иоморіе. Выпускъ I— IV. 6 — — Отвѣтъ В. ф. Бокку и Ширрену по поводу „Окра Госсіи". 1870. 1 СВОБОДНЫЯ русскія пѣсни. 5 ТУРГЕНЕВЪ. Вешнія воды. . 1 Ліг. 15 ХОМЯКОВЪ, А. С. Сочиненія. ТомъП. (Сочиненія богослове съ предисловіемъ Ю Самарина. 2 іЫг. 20 | ШЕРВУДЪ изъ записокъ генералъ-майора Б. П. 10 ШИШКОВЪ* -А. € , адмиралъ. Записки, мнѣнія и перепв Томъ I и II. 1870. (і іЫг. *20 ШУМАХЕРЪ, П. В. Моимъ землякамъ. Сатирическія ш| въ стихахъ. 22^ ЯНУСЪ. Папа и соборъ. Съ нѣмецкаго. 1870. 2 Ттргітеііс йе Р. Йіапкіеѵісг а Вегііп, Вепііі-Віга.^е 5.